Псоглавцы
Шрифт:
Затем он повернулся к своей внучке, которая, дрожа от страха, схватила его за руку. Матей Пршибек решительно заявил управляющему, что не пойдет, пока не будет знать, куда его хотят увести.
— Чтобы сразу тебя не испугать — сначала в сельское правление, а потом уже к нам,—насмешливо ответил управляющий.
— А моего отца?
— Тоже.
— Да что он там…
— Что с ним разговаривать, Матей! — отозвался старик.—Пойдем, Манка, принеси отцу жупан!
И когда она подавала отцу белый суконный жупан, дед ласково сказал:
Не горюй, глупенькая. Мы долго не задержимся. Присматривай пока хорошенько за домом.
У ворот собрались
Подойдя к управлению, они увидели там еще двух кирасир, а между ними молодого Козину с перевязанной головой. Тут же, держа на руках маленькую Ганалку, стояла бледная, заплаканная Ганка, а рядом с ней —старая Козини-ха, державшая за руку маленького Павлика. Старая Козини-ха не плакала, но лицо ее было темнее тучи, глаза не отрывались от сына, и нетрудно было понять, что делается у нее на душе.
Чуть не вся деревня толпилась у сельского правления — старые и молодые, женщины и мужчины. Все глядели на подходивших Пршибеков. Но вдруг внимание всех было отвлечено: словно из-под земли вырос Искра Ржегуржек. Он протолкался к управляющему, снял шапку и полунасмешливо, полусерьезно произнес:
— Господин управляющий, я тоже играл в оркестре под липой!
Ропот одобрения пробежал по толпе, и в то же мгновение раздался чей-то возглас:
— Господи боже, смотрите — новое войско!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Это было не войско, а небольшой отряд кавалеристов. Во главе отряда ехали какие-то паны, по-видимому офицеры, в белых плащах. На головах у них были не каски с гребнем, как у солдат, а черные треуголки с золотым галуном. Отряд приближался со стороны Домажлице, но так как в Домажли-це никакого гарнизона не было, то ясно было, что кавалеристов прислали из Пльзня.
Едва отряд въехал в деревню, как от него стали поодиночке и по двое отделяться всадники, которые заняли все проходы и проезды в деревню. Остальные остановились на улице у сельского правления. Уже первое появление кирасир всполошило весь Уезд, а новое нашествие довело всеобщее волнение до предела. Гул многочисленных голосов мгновенно оборвался, когда всадники по команде разом обнажили палаши. Загремели ножны, сверкнула обнаженная сталь — толпа вздрогнула, точно голову отрубили. Испуганно переглядывались женщины, хмуро молчали мужчины.
Передние два офицера начали слезать с коней, и в толпе раздался полный крайнего изумления возглас:
— Ой, люди добрые! Глядите —сам тргановский пан!
Все взоры обратились в ту сторону, а над толпой прозвучал уже новый голос:
— И Кош здесь, управляющий из Кута!
Действительно, это был сам Максимилиан Ламмингер, барон фон Альбенрейт — тогдашний гетман Пльзеньского края. По бокам шли два старших офицера, а позади — кутский управляющий Кош. Владелец ходов, человек среднего роста лет пятидесяти, приближался уверенными твердыми шагами с надменно вскинутой головой. Его холодные голубые глаза с деланным равнодушием — а в действительности очень внимательно — оглядывали собравшуюся толпу. Холодный ветер развевал полы его свободно свисавшего плаща и пышные букли рыжеватого аллонжевого парика.
Тргановский управляющий коротко и строго приказал расступиться и дать дорогу. Ламмингер шагал среди примолкших людей, глядя прямо перед собой. Но у самых дверей взгляд его встретился с мрачным сверкающим взглядом, впившимся в его бледное веснушчатое лицо. Это смотрел на него молодой стройный крестьянин с перевязанной белым платком головой. Это не был взгляд забитого, трусливого холопа; нет, это был гордый взор свободного человека, светящийся чувством собственного достоинства. Ламмингер невольно замигал своими редкими белесыми ресницами.
Когда барон с офицерами перешагнул порог сеней, волынщик Искра Ржегуржек, наклонясь к Пршибеку, стоявшему между двумя кирасирами, кивнул на рыжеватые кудри трга-новского пана и сказал ухмыляясь:
— Бог его не зря отметил…
— Бог шельму метит,—коротко и сухо сказал Пршибек.
В это время раздался грубый голос тргановского управляющего, который приказал обоим Пршибекам, молодому Козине и нескольким крестьянам, самым старшим в деревне, которые были заранее отобраны и присутствовали здесь, войти внутрь. Прежде чем переступить порог сельского правления, Козина оглянулся, ища глазами жену и детей. Она стояла бледная, заплаканная.
Утирая слезы, Ганка старалась протесниться вслед за ним. И странное дело — управляющий, стоявший у дверей, пропустил и ее, и старую Козиниху с детьми, и Манку Пршибек, смело пробиравшуюся за ними, и других женщин — жен трех крестьян, которых ввели в правление.
Взоры всех устремились на панов, которые, сбросив плащи, стояли в углу у большого с резными ножками стола и оживленно говорили вполголоса. Ламмингер в темно-красном кафтане с прямыми полами, сверкавшем золотом на груди, резко выделялся среди офицеров в белых мундирах и красных рейтузах. Вправо от панов в высоких сапогах, сняв из почтения шляпу, стоял кутский управляющий Кош. По его жестам и выправке нетрудно было догадаться, что он старый солдат. О том же говорил и широкий багровый шрам над правым глазом — памятка, оставшаяся от битвы под Веной, где девять лет назад он сражался против турок в войсках императора Леопольда.
Недалеко от группы ходов, но все же особняком, стоял староста Юрий Сыка, по прозвищу «прокуратор». Он исподтишка наблюдал за панами и то и дело поворачивал свою лохматую голову к землякам. Искра Ржегуржек, стоявший несколько позади, заметил, что староста осторожно и понемногу продвигается к своим, очевидно желая сказать им что-то. Но помехой ему служил здоровенный кирасир в черной кирасе с обнаженным широким палашом в руках.
Насильно пригнанные сюда старики напряженно, некоторые — не без страха, смотрели на панов. Большинство, однако, мрачно, но спокойно ожидало, что будет, и спокойнее всех — Матей Пршибек, на целую голову возвышавшийся над остальными. Его старику было труднее, сюять >юми тельно, а сесть нельзя. Единственным облегчением был для него тяжелый старый чекан, на который он опирался жилистыми руками.
Лишь молодой Козина был как-то неспокоен. Он переводил взгляд то на панов, то на Сыку и вдруг оглянулся и, найдя глазами мать, закивал ей головой. Старуха заметила и пробралась к нему. Как раз в это время Ламмингер кончил говорить с офицерами, и тотчас же Кош, по знаку своего господина, начал раздельно, громким голосом читать крестьянам какую-то бумагу.
Старая Козиниха не слышала, что говорилось вначале. Несколько слов, сказанных сыном, ошеломили ее.
— Маменька, не за мной пришли немцы, а за грамотами,—за грамотами,—торопливо прошептал он.—Хорошо ли вы спрятали их?