Псы господни
Шрифт:
— Зачем вы привели их, Фрэнк?
Уолсингем вкратце напомнил ей, что этих двух молодых моряков она недавно произвела в рыцари в знак благодарности за их подвиги в боях с Армадой.
— Они обращаются к вашему величеству с нижайшей просьбой, памятуя о своих былых заслугах перед Англией и в залог будущих.
— С просьбой? — Беспокойство мелькнуло в глазах королевы. Она обернулась к высокой белокурой даме, наморщив острый с горбинкой нос. — Как я сразу не догадалась, Дейкрс. Видит бог, если речь пойдет о деньгах, либо других
— Речь пойдет не о деньгах, ваше величество, — смело вступил в разговор Джервас.
Королева с явным облегчением потянулась к серебряной филигранной корзиночке, стоявшей на клавесине, и неторопливо выбрала цукат. Возможно, зубы ее испортились и потемнели из-за пристрастия к засахаренным фруктам.
— Тогда в чем же дело? Изложите свою просьбу, юноша, не стесняйтесь.
Но Джервас уже преодолел свою застенчивость, о чем свидетельствовал его ответ:
— Это не просьба, как выразился сэр Фрэнсис, ваше величество. Я пришел искать справедливости.
Королева вдруг подозрительно сощурилась и опустила поднесенный ко рту цукат.
— О, мне хорошо знакома эта фраза. Мой бог! Она на устах у каждого искателя теплых местечек. Ну? Выкладывайте свою историю и покончим с этим делом.
Цукат исчез меж тонких накрашенных губ.
— Прежде всего, мадам, — заявил Джервас, — я имею честь передать вам письмо. — Он шагнул вперед, инстинктивно опустился на одно колено и протянул ей конверт. — Не угодно ли принять его, ваше величество?
Уолсингем нахмурился и сделал шага два вперед.
— Что это за письмо? — насторожился он. — Вы не сообщали мне о письме.
— Какое это имеет значение? — сказала королева и принялась рассматривать печать. — Чей же это герб? — Она сдвинула брови. — От кого письмо, сэр?
— От милорда Гарта, если угодно, ваша светлость.
— Гарт? Гарт? — Она словно перебирала что-то в памяти. Вдруг лицо королевы оживилось. — Боже, да это же Роджер Тревеньон… Роджер… — Она вздохнула и испытующе посмотрела на Джерваса. — Кем вам приходится Роджер Тревеньон, дитя мое?
— Смею надеяться, другом, мадам. Я ему друг. Я люблю его дочь.
— Ха! Его дочь! Вот как? У него есть дочь? Если она похожа на своего отца, вы счастливы в своем выборе. В юности он был очень хорош собой. Стало быть, он женат? Никогда об этом не слышала. — В голосе королевы послышалась грусть. — Но я долгие годы вообще ничего о нем не слышала. Роджер Тревеньон! — Королева снова вздохнула, задумалась, и ее лицо смягчилось до неузнаваемости. Потом, словно опомнившись, королева сломала печать и развернула лист. Она с трудом разбирала почерк.
— Что за каракули, господи!
— Граф Гарт писал его, будучи вне себя от горя.
— Ах, вот как! Что ж, вероятно, так оно и было. Тем не менее, в письме он лишь констатирует сам факт послания, рекомендует мне вас и заклинает помочь вам и ему,
Она погрузилась в воспоминания. На узком, резко очерченном лице не было и следа былой жесткости. Джервасу показалось, что ее темные глаза погрустнели и повлажнели. Мыслями она, скорей всего, была в прошлом с отважным адмиралом, любившим ее и сложившим голову из-за безрассудства своей любви; с другом адмирала, который ради любви к нему, готовности служить ему и юной принцессе тоже рисковал сложить голову на плахе. Потом, словно очнувшись, она спросила джентльмена, ждавшего ее ответа:
— Так какую же вы историю собираетесь мне рассказать? Начинайте, дитя мое. Я слушаю.
Сэр Джервас повел рассказ кратко, красноречиво и страстно. Его всего лишь раз прервал лорд Уолсингем, когда он упомянул, что испанец, сдавшись в плен, стал пленником, а, вернее, гостем в поместье Тревеньон.
— Но это же противозаконно! — вскричал он. — Мы должны принять меры…
— Примите меры и попридержите язык, сэр, — оборвала его королева.
Больше его не прерывали. Джервас довел свой рассказ до конца, все больше распаляясь от гнева, и возбуждение Джерваса передалось слушателям — королеве, ее фрейлинам и даже хладнокровному лорду Уолсингему. Когда Джервас наконец смолк, королева стукнула ладонями по подлокотникам кресла и поднялась.
— Клянусь богом! — яростно выкрикнула она, побледнев под слоем румян. — Наглость этих испанцев переходит все границы! Неужто их бесчинствам не будет положен предел? Что же, мы будем и дальше все сносить молча, Уолсингем? Испанца выбрасывает после кораблекрушения на мой берег, и он позволяет себе это надругательство! Клянусь небом, они узнают, какие длинные руки у девственницы, защищающей другую девственницу, как тяжела рука женщины, мстящей за другую женщину. Почувствуют, будь они прокляты! Уолсингем, созовите… Нет, нет. Погодите!
Королева, постукивая каблучками, прошла через гостиную к окну, и фрейлины, сидевшие там, встали при ее приближении. Королева извлекла откуда-то маленькую серебряную шпильку. Ее раздражали кусочки цуката, застрявшие в зубах. Избавившись от них, королева задумчиво постучала шпилькой по оконному стеклу.
Рассказ тронул королеву сильнее, чем Джервас мог надеяться. Как ни возмутительно было само надругательство, оно усугублялось тем, что жертвой стала дочь Роджера Тревеньона. Королева приняла эту историю так близко к сердцу, потому что воспоминания о дорогом друге юности, о возлюбленном юности пробудили в ней нежность, а рассказчик был рослый красивый юноша, к тому же влюбленный.