Псы господни
Шрифт:
Пятнадцать дней ушло на то, чтобы добраться от Гринвича до Мадрида, пятнадцать дней нескончаемых мучений, досады на медленное продвижение к цели, сводившее его с ума Маргарет в беде, Джервас был нужен ей сейчас, немедленно, а он полз к ней, как улитка. Путешествие показалось ему кошмаром. За пятнадцать дней плавания беспечный жизнерадостный парень посуровел и внешне, и душой, и отныне ему никогда вполне не удавалось изжить в себе эту суровость.
Бросив якорь в заливе Сантандер, они вошли в порт лишь через шесть дней из-за сильных встречных ветров. Порт Сантандер они выбрали не потому что напали на след корабля, который увез Маргарет. Сантандер был первый крупный порт, и оттуда было
«Роза мира» вошла в испанские территориальные воды без национального флага. Бесстрашие было свойственно сэру Оливеру Трессилиану, но он не забывал и про осторожность. Он был готов встретить лицом к лицу любую подстерегавшую его опасность, но избегал неоправданного риска.
Тем не менее отсутствие флага возымело тот же эффект, что и вызывающе реющий флаг враждебной державы. Не прошло и часа с тех пор, как они бросили якорь в бухте Сантандер, как к «Розе мира» подошли две большие черные барки. На борту их было множество людей в стальных шлемах и доспехах, вооруженных пиками и мушкетами. В первой находился наместник короля в Сантандере собственной персоной. Он хотел узнать, из какой страны и с какой целью прибыл корабль. Ряд пушек, жерла которых торчали из ружейных портов, придавали «Розе мира» вид боевого корабля.
Сэр Оливер приказал спустить трап и пригласил наместника на борт корабля. Он не возражал, когда вместе с ним по трапу поднялось шесть солдат в качестве почетного караула.
Наместником короля в Сантандере был напыщенный коротышка, склонный к полноте, несмотря на сравнительно молодой возраст. Джервас объяснил ему на ломаном, но вполне понятном испанском, усвоенном во время плавания с Дрейком, что он — курьер королевы Елизаветы и везет письма королю Филиппу Испанскому. В подтверждение своих слов он показал сверток с королевскими печатями и собственноручной королевской надписью.
Это заявление было встречено косыми взглядами и любезными словами наместника, дона Пабло де Ламарехо. Он понимал, что королевские посланники неприкосновенны, даже если это еретики-англичане, обреченные на вечное проклятие и потому не заслуживающие ни внимания, ни сострадания любого богобоязненного человека. Наместник рассудил, что корабль и команда, доставившая королевского посланника, находятся под эгидой международного права, как и сам посланник, а потому с готовностью согласился выполнить просьбу сэра Оливера пополнить запасы свежей воды и продовольствия.
Джервас один отправился в порт на барке наместника. Он просил разрешения взять с собой двух матросов для услуг. Но наместник, рассыпаясь в любезностях, настоял, чтоб Джерваса сопровождали два испанца: они, как объяснил наместник, окажутся куда полезнее, поскольку знают страну и язык. Джервас прекрасно понимал истинное намерение дона Пабло приставить к нему двух стражей. Не выдав себя ни словом, ни намеком, он счел благоразумным превратить королевского посланника в пленника на время его пребывания в Испании, если только его величество не распорядится иначе.
Сэр Джервас не придал этому никакого значения. Ему было важно как можно скорей попасть к королю, а как это будет достигнуто, его не интересовало. Испанцы, будь на то их воля, могли доставить его в Мадрид связанным по рукам и ногам.
Оливер Трессилиан по уговору должен был ждать Джерваса в Сантандере. Они условились: если Джервас не вернется ровно через месяц и не пришлет сообщения, значит, его постигла неудача,
Путешествие по земле Испании заняло шесть дней. Но и на этом оно не закончилось. Король находился в Эскориале, величественном монастырском дворце в отрогах гор Гуадаррама. Строительство замка завершилось совсем недавно: король Филипп постоянно мешал зодчим и мастерам, навязывал им свой чудовищный вкус в архитектуре, внешнем и внутреннем убранстве.
Джервас и его спутники приехали в столицу вечером, и им пришлось дожидаться утра. Итак, прошла неделя, прежде чем взору Джерваса открылся огромный дворец монарха, повелителя полумира. Это было серое, мрачное, весьма непривлекательное сооружение. Говорили, что в основе плана дворца просматривается решетка для пыток огнем, на которой принял мученическую смерть святой Лаврентий. В то утро пасмурное небо усиливало иллюзию, что серая громадина — неотъемлемая часть горной цепи Гуадаррама, что она создана самой природой.
Впоследствии, вспоминая полдень в Эскориале, Джервас думал, а не привиделось ли все это ему во сне. В огромном дворе маршировали солдаты в красивых мундирах. Офицер, которому он сообщил цель своего прихода, провел его по широкой гранитной лестнице в длинную сводчатую галерею. Из ее маленьких окошек было видно четырехугольное крыло — резиденция короля. В галерее толпилась и гудела людская масса — придворные в черном бархате, офицеры в доспехах, прелаты в фиолетовых и пурпурных мантиях, монахи в коричневых, серых, черных и белых сутанах.
Посетители стояли группами или прохаживались по галерее, повсюду слышался приглушенный шум голосов. Они косились на высокого молодого человека с изможденным смуглым лицом под гривой жестких каштановых волос, в диковинной заморской одежде и высоких пропыленных сапогах.
Однако вскоре выяснилось, что он получит аудиенцию скорее, чем те, кто дожидались ее с утренней мессы, ибо тут же появился церемониймейстер и провел его через приемную, где он оставил оружие, к королю.
Джервас оказался в небольшом помещении, напоминающем монашескую келью своей строгостью, и в ноздри ему ударил запах какого-то снадобья. Стены были побелены, и единственным украшением служила картина, изображавшая круги ада, где в огненном вихре метались черти и грешники, обреченные на адские муки.
Посреди комнаты стоял квадратный стол из дуба, словно в трапезной аббата, а на нем — груда пергаментной бумаги, чернильница и перья.
За ним, положив правый локоть на край, сидел на высоком, будто монастырском, стуле величайший монарх своего времени, повелитель полумира.
При одном взгляде на него посетитель испытывал шок, возникающий, когда фантазия разительно не соответствует действительности. Людям так свойственно идеализировать королевскую власть, королевское достоинство, связывать воедино человека и место, которое он занимает в обществе. Высокий титул этого человека, огромные владения, где его слово было законом, так распаляло людское воображение, что само имя Филиппа II вызывало в уме видение сверхчеловеческого величия, почти божественного великолепия.