Птенец
Шрифт:
— Какой гость? Я — вкалывать.
— И ты готов, миленький? — серебристо рассмеялась она.
— У меня есть выбор?
— Ой, да ты весь в саже. Пойдем-ка сначала в баньку.
— Как мне вас называть?
— Лина. Просто Лина.
— Пошамать бы, Лин. Фельдфебель врал, у вас тут столовка.
— Сними мешочек. Вот так. Проголодался, бедненький. Совсем невтерпеж?
— Ага.
Она упорхнула и быстро вернулась, неся в руках теплую булку и молоко в глиняной кружке.
— Перекуси. А после бани накормим хорошенько.
Иван вмиг все смолотил. И, борясь с искушением попросить еще, выдавил:
— Ведите.
Хотел было достать из рюкзака чистую смену, но Лина ласково не позволила.
— Найдем что-нибудь.
И снова шли садом, по тропам игрушечного города. И снова Иван изумлялся, глазея по сторонам.
Баня находилась чуть на отшибе, в глубине невысокой моложавой дубравы. Изба-теремок на высоких ножках, торчащих из заглубленного бетонного корыта, устроенного под ней, должно быть, для стоков.
Акулина передала Ивана из рук в руки двум миловидным девушкам, которые ему почему-то тоже очень обрадовались. «Чудеса в решете. Чего они все лыбятся? Ведьмы? Съесть хотят?»
— Дорогу обратно найдете? — уходя, спросила Лина.
— Мы проводим, — пообещали девушки.
И представились: Нина, Даша, и когда Иван назвал себя, звонко защебетали, приглашая в предбанник.
Они были очень похожи внешне, один тип, рослые, стройные, белокурые; форма лба, линии бровей и губ, темные сумеречные глаза, кисти рук с сильно развитыми суставами у основания пальцев — все говорило за то, что перед ним вовсе не людоедки, а создания строгие и сдержанные, у которых с нравственностью все должно быть в порядке.
«Аборигенки», — решил он.
Хохоча, девушки завели его в уютную комнатку и попросили раздеться. Сами шушукались за перегородкой.
— А вы тут какого лешего? — возмущался Ржагин, стягивая пропитанные гарью, противно хрустящие и пачкающие руки штаны. — Сваливайте. Зачем вы мне?
— Шею мылить, — смеялись они.
— Ха! Кто кому.
Слышал — они раздевались тоже.
— Поторапливайтесь, Ваня.
— Во дают.
— Как? Вы готовы?
— То есть?
— Разделись?
— Нахалки!
— Мы идем.
И вошли, обе — сразу, одинаковые — в туфельках на высоких каблуках и белых бикини, столь экономных, что едва прикрывали то, что принято прикрывать.
— Спятили, — обомлел Ржагин.
— Трусики придется снять, — учительским тоном сказала, кажется, Нина.
— Еще чего. Хитренькие. А вы?
— Мы на работе.
— Возражаю.
— Почему?
— Зябко мне. Прохладно.
— Хорошо, — сказала Даша и переглянулась с подругой. — Пусть так идет, — и распахнула дверь. — Ровно через десять минут мы за вами зайдем.
— Смеетесь? Десять минут — только войти и выйти.
— Мы больше не выдержим. Нам без вас скучно.
— Ну и ну, — удивленно буркнул Ржагин, притворяя за собой дверь.
О том, что есть такая баня, которая называется сауна и в которой нет ни шаек, ни кранов с горячей и холодной водой, Иван, разумеется, слышал (все-таки профессорский сынок), но вот бывать раньше не приходилось. И хотя с непривычки как-то неприятно обжигал ему маковку сухой горячий пар, он вскоре освоился и ему здесь даже понравилось. Обыкновенный бы душ, конечно, лучше, но и так сойдет, если потом смыть черные ручейки, уже заспешившие по холмам в долины. Просторно одному, радует глаз симпатичный цвет просмоленного дерева. Тихо, и можно лечь и подумать. Где он, что за место? Хорошенькая принудиловка, когда так обращаются. Булки задарма. Силой в баню запихивают. Вообще сервис какой-то не наш.
Ему вежливо постучали.
— Пора, молодой человек. Выходите.
Распаренного Ивана девушки пригласили в закуток под лестницу, отворили перед ним низенькую дверку, и он оказался в просторном светлом зале с небольшим квадратным бассейном посредине. В спокойной голубой воде поигрывали солнечные зайчики, прошмыгнувшие сквозь обрешеченные окна. Вдоль стен по всему периметру какие-то стерильные лежанки с ручками, кресла с опавшими ремнями, велосипедное седло с педалями и на стенах приборы, провода, щиты с кнопками.
«Все ясно. Спецлечебница. Сейчас из меня психа будут делать».
— Окунитесь, — предложила Нина.
— А вы?
— Мы на работе.
— Ох, уж эти мне цуцелы-муцелы, — осудил Ржагин и прыгнул с бортика.
Вынырнул и заорал как оглашенный:
— Мамочки, она ж ледяная! — рванул к лестнице, вылез и с обидой: — Опупели, да? Предупреждать же надо.
Девушки, отворачиваясь, улыбались.
— Я нежный! — ворчал Ржагин. — Я тонкий! Душа в пятки ушла!
— Ложитесь, нежный, — сказала Даша, показав на лежанку.
— А смысл?
— Сейчас узнаете.
— Опять накол? — спросил Иван, ощупывая лежанку. — Не буду!
— Сначала ничком.
Он, этакий разбитняга, лег, и был плотно пристегнут широкими ремнями наперекрест. Дали что-то понюхать на ватке и... Ему показалось, что без сознания он находился всего несколько секунд, но за это время девушки успели стянуть с него плавки, густо намылить и теперь скоблили его мочалками в четыре руки. Иван понял, что сопротивление бесполезно. Отойдя на почтительное расстояние, девушки из шлангов, двумя упругими струями, обмыли его со спины, заставили перевернуться и повторили операцию. Ивану, в общем, нравилось, как они ловко с ним обращаются. Он закрыл глаза и смирился, решив, что таким нежным умным ручкам любой нормальный человек безбоязненно доверил бы свое чумазое тело («Как приятна-а»). И то, чего опасался, и близко не было — он позабыл и думать, что тут можно чего-то стесняться. Открыл глаза и стал смотреть. Хорошо! Он расслабленно, с вялым восхищением следил, как они работают. Все у них под рукой, все электрифицированно, кругом автоматика. Нажмут кнопку, поднимется изголовье, другую — изножье, еще одну — лежак накренится так, что, если бы не ремни, скатился бы и грохнулся об пол. Розовым ароматным мылом вымыли голову — и отстегнули, подняли и пересадили в кресло, снова прикрепив ремнями. Даша утопила кнопку, и Иван вместе с креслом, сначала медленно и плавно, а потом все быстрее и быстрее стал вращаться, в разных плоскостях, с замиранием, кувыркаясь и падая, будто в пропасть. Взмолился, чтоб пощадили, хватит, и они остановили и отстегнули, и пересадили шатающегося на велосипед, предложив давить на педали, а сами, прилепив к его груди кружочки с проводами, следили за приборами.
— Девушки, это лишнее. На кой мне ваши карусели? — ворчал Ржагин. — Готовите к полевым работам?
— Помолчите.
— Что я вам, Гайнан Сайдхужин?
— Тише. Стрелка скачет.
— Не стрелка, бесчувственные. Это мое несчастное сердце галопирует.
— Все, в бассейн, — сказала Нина, отлепляя кружочки и отключая приборы.
Иван, словно совсем без сил, шлепнулся боком в воду. И с удовольствием поплавал, отдыхая от процедур. Девушки сердились, приказывали ему немедленно выйти, иначе он все испортит, а он хулиганничал, покуда не замерз. Они завели его в тесную кабину, развернули лицом к кафельной стене и, сняв с крюков пожарные шланги, взялись расстреливать попеременно то ледяной водой, то кипятком. Иван ойкал, извивался, кричал: караул, режут, а они командовали: левее, правее, согнитесь, присядьте, а потом, когда кончили, отвели, поддерживая под руки, в зал и уложили на мягкий синтетический диван. Долго массировали, ворочая как бревно. Поставили под душ, вытерли насухо и, укутав в тяжелый и длинный махровый халат, проводили из зала в уютную боковую комнату, где на низеньком столике гудел самовар и стояло несколько глубоких кресел. Ивана усадили в одно из них, напоили крепким чаем и предложили сигарету «Джебэл», и, пока он курил, наслаждаясь покоем, девушки упорхнули и скоро вернулись, уже не в бикини, а в прежних нарядных платьях, неся в руках одежду для него. Все было чужое, казенное, но оказалось удивительно впору; в который раз Иван поразился — даже вкусовые его пристрастия угадали: легкие матерчатые туфли без каблуков, простые носочки, белые фирменные трусики, голубые вельветовые брюки, светлая в крапинку рубашка на шнурках. И только прибалтийская кепка с несуразным длинным козырьком — его.