Птица и меч
Шрифт:
Мокрое платье облепляло мне ноги, сковывая движения, но я дрожащими пальцами подобрала подол и направилась прочь. Тирас остался стоять посреди тронного зала, окруженный историей своего королевства, которая грязными каплями стекала со стен и собиралась в лужи на полу. Я бы все отдала, чтобы забыть эту историю.
Закатное небо пронзили голоса труб. Люди выбегали из домов и высовывались из окон, прислушиваясь к голосу глашатая, который раз за разом повторял с башни возле замковых ворот:
— Его величество, король Тирас Джеруанский и лорд Дейнский, признает благородного Келя Джеруанского, капитана королевской гвардии и сына покойного короля Золтева Дейнского и Мириам Джеруанской, своим братом по крови и по оружию, отныне и впредь. Что сказано королем, то человеку не оспорить. Что скреплено кровью, то человеку не разрушить.
Я смотрела, как Кель выстраивает королевскую гвардию — добрую тысячу человек. Еще двести остались охранять замок и город в его отсутствие. Короля нигде не было, хотя Кель оседлал Шиндо и вел его в поводу за своим жеребцом. Я не видела Тираса с тех самых пор, как покинула тронный зал. Он не догнал меня в темном переходе, чтобы запечатлеть на мне горестный поцелуй; я не отыскала его, чтобы сказать последнее прощай, и мы так и не возвели моста над бездной, которая отделяла наши желания от наших возможностей.
Мы с леди Фири следили, как опускается решетка, пока не остались во дворе одни.
— Короля с ними нет, — заметила она с осторожным любопытством.
Я ответила без промедления. Он выехал еще на рассвете с десятком человек. Разведывательный отряд. Они присоединятся к войску позже.
Леди Фири кивнула, принимая объяснение, и я впервые задумалась, искажает ли ложь мой мысленный голос.
— Ну, с Богом, — прошептала она.
Глаза девушки не отрывались от поднятых армией клубов пыли. Замок стоял на возвышении, и отсюда нам были хорошо видны земли Дейна, которые простирались за городской стеной. Сейчас войско направлялось на север, к Килморде, чтобы после гряды холмов на границе отклониться западнее, в сторону Фири.
Внезапно по небу разнесся гортанный крик, и на одну из бойниц плавно опустился орел. Он раскинул крылья, красуясь, и обагренные на концах перья глянцево блеснули в солнечных лучах. Свет, одновременно теплый и ослепляющий, полился на наши головы обещанием надежды и освобождения, хотя король и оставался птицей.
Я не произнесла его имени даже в мыслях, боясь выдать себя перед леди Ариэль. Все, что мне оставалось, — смотреть на него не моргая. Глаза нестерпимо жгло, но мои ладони были холодны как лед. Ларк. Я ощутила, как имя проплыло по воздуху и опустилось мне на грудь — теплое, мягкое перо.
Моя, — сказал он. Еще одно перо.
Навек, — ответила я. — Навек.
Леди Фири потянулась, чтобы взять меня за руку, словно это «навек» было простым «аминь» к ее недавнему напутствию, но я не подала ей ладони. Мне нужны были они обе, чтобы удержать рассыпающиеся части себя. Затем Тирас улетел — черное пятно на ясном голубом фоне, — оставив в небесах дыру, которая искушала меня последовать за ним или же в нее упасть. Я пошатнулась.
— Ваша светлость? — Голос леди Фири звучал тревожным эхом колоколов, которые в скорбном предчувствии надрывались на кафедральном холме.
Я не ответила. Проделанная Тирасом дыра становилась все темнее и глубже, пока в ней не осталось даже проблеска синевы и я не позволила ей утянуть себя на дно — вниз, вниз, вниз, туда, где томились в плену мои слова.
Глава 30
ТРИ ДНЯ Я ЖИЛА в этой дыре, лишенная звуков, тепла и света. Я выполняла свои обязанности, не понимая, что делаю. Спала, не видя снов. Ела, не ощущая вкуса. Буджуни спал на полу возле моей кровати, хотя я неоднократно просила его уйти. В ответ он лишь сочувственно на меня смотрел и принимался ворочаться в тряпках на ковре. Мы не разговаривали. Не потому что он не пытался, а потому что я не могла отыскать слов в том огромном черном океане, в который превратилась моя жизнь. Все силы уходили на то, чтобы просто держать глаза открытыми и не позволять темноте поглотить себя. У меня не осталось надежды. Я не чувствовала радости. Не видела такого варианта будущего, который не причинял бы мне нестерпимых страданий, а потому вскоре перестала думать вообще. Я не рождала слов и не сплетала заклятий. Я просто существовала. На большее у меня не хватало мужества.
На утро четвертого дня главный сокольничий попросил аудиенции в тронном зале. Представ передо мной, он опустился на одно колено, низко склонил голову и замер. Секунды складывались в минуты. Наконец я вопросительно тронула за рукав ближайшего стражника, и тот в свою очередь осторожно коснулся плеча Хашима.
— Сэр? — позвал он. — Вам нехорошо?
— Мы получили весть из Фири, моя королева. С почтовым голубем.
Голос Хашима был ровным, но пальцы дрожали, заставляя трястись зажатый в них клочок пергамента. Затем он встал и протянул мне записку. Я не взяла ее. Не смогла. Хашим бессильно уронил руку, и его плечи поникли.
— Король… король мертв.
Стражники у трона ахнули. Я продолжала сидеть со сложенными на коленях руками, застывшим лицом, онемевшим сердцем и сознанием таким же черным, как дыра, от которой не смогла убежать.
— Я уверен, что войско еще пришлет официального гонца и тело короля доставят обратно в Джеру. Я сообщу вам, как только что-то узнаю, — пообещал Хашим.
Я машинально протянула ему руку и, когда он ее принял, молча склонила голову — с пугающим спокойствием, словно благодаря его за дурные вести.
— Ваше величество? — робко позвал один из стражников. — Что… что нам делать теперь?
— Кто-нибудь может говорить за вас? — спросил Хашим.
Меня посетило желание открыться ему, узнать, не станет ли он моим голосом, но я засомневалась. У меня больше не было ни надежд, ни сил на доверие. Поэтому я потянулась к пачке пергаментных листов, перу и чернилам, которые с недавнего времени держала на столике рядом с троном, и вывела имя единственного человека, кто мог бы мне помочь. Кто уже знал мой секрет. Руки были как чужие, буквы плясали, и прежде чем я закончила, пергамент украсили несколько клякс.
Найдите леди Фири.
— Нужно сообщить Палате лордов, — сказала леди Фири.
Ее лицо было так же непроницаемо, как и мое, голос спокоен. Если она и была поражена или расстроена, то ничем этого не выдала. Я не могла ее судить — за моими собственными стенами простиралась выжженная пустыня. Сейчас мы совещались в библиотеке, и хотя я сидела на обычном месте короля, окруженная его вещами, они не могли придать мне хоть толику его уверенности.