Птица и меч
Шрифт:
— Глашатай сделает объявление на закате, и в городе начнется Пентос, период траура, — продолжила леди Фири.
Я тупо кивнула и отыскала глазами своего личного телохранителя, который по стечению обстоятельств также принял на себя роль королевского представителя и вестника.
— Я прослежу, чтобы все было сделано, — пообещал он. — Мне связаться с советниками?
Я снова кивнула, пытаясь подавить чувство беспомощности, которое разрасталось у меня в груди, словно черный дым. Тирас так торопился сделать из меня хорошую королеву, и все же я оказалась не готова к этому. Леди Фири дождалась, пока стражник покинет библиотеку, выдвинула стул и села напротив меня. Движения девушки были быстрыми и точными, а тон — сдержанным.
— Лорды приедут в Джеру, ваше величество, — предупредила она. — И наверняка попытаются вас сместить. Признать непригодной для трона. Вам следует заранее продумать стратегию.
Я не ответила сразу, и леди Фири бросила на меня долгий взгляд. Ожидая. Пытаясь войти в мое положение. Прямо сейчас мое сердце было слитком джеруанской руды — черным, твердым и таким тяжелым, что мне стоило огромных трудов держать плечи развернутыми. Тело мелко дрожало, норовя обмякнуть под этой скалой, распластаться на ковре и никогда уже не подниматься. Кель. Это была единственная мысль, пробившаяся сквозь стену моего оцепенения, но леди Фири кивнула.
— Лорды подождут, пока прах короля не будет предан земле. Но если военные действия в Фири продолжатся и Кель не сможет сопроводить его тело в Джеру, похороны придется провести без него. Прецеденты существуют, а ритуалы должны быть соблюдены в любом случае.
Тела не будет. Тирас исчез, но не умер. Я заставляла себя верить в это. А что, если он… не вернется? Леди Фири метнула в меня колкий взгляд:
— Кель?
Я говорила не о Келе, но все равно кивнула. Ее предположение растопило каменную корку у меня на сердце и обратило его в чистый страх. Что, если не вернется ни один из них?
— Тогда вам придется принять решение. Вы хотите быть королевой? — мягко спросила леди Фири. — Вы носите наследника, но… возможно, в этом случае будет мудрее уступить лордам.
И что они сделают? Чего они хотят?
— Власти. Контроля. — Леди Фири пожала плечами. — Тирас был не очень-то гибок.
Если меня сочтут непригодной… кто меня заменит?
— Скорее всего, Палата лордов назначит регентом вашего отца. Вы останетесь королевой, но реальная власть будет у него. Конечно, однажды престол унаследует ваш ребенок… если доживет до тех времен. Или вы можете выбрать себе другого мужа. Кого-то, кто обеспечит вам защиту… и голос.
Тон леди Фири был кроток, но я чувствовала тень насмешки и сомнения, которая окружала ее мысли. Я не знала, на кого направлено ее презрение — на меня или на царящие в Джеру порядки, ограничивавшие всех женщин королевства. А как бы поступили вы, леди Фири? Она удивленно вскинула бровь.
— Я? — Девушка рассмеялась и покачала головой, но темные глаза опасно блеснули, а губы сжались в тонкую полоску. Когда она снова на меня посмотрела, ее взгляд был прям и тверд. — Я бы не поддалась. Затаилась. Выждала. И в нужный час… сделала бы свой ход.
Когда над городом разнесся плач труб, я вернулась в спальню и спряталась в гардеробе короля, среди его вещей, отчаянно стараясь удержать в памяти родной запах. Но от слов было не скрыться и там. Глашатай долгих два часа выкрикивал объявление закатному небу, возвещая горожанам Джеру о смерти короля.
— Его величество, король Тирас Джеруанский и лорд Дейнский, мертв. Король Тирас был отважен в битве и силен телом и духом. Он был мудр и справедлив. Джеру оплакивает утрату, и весь Дейн скорбит. Ее величество королева объявляет семидневный Пентос, период траура. В это время на улицах воцарится тишина, а горожане будут возвращаться в свои дома сразу после заката и оставаться там до рассвета. На седьмой день король перейдет в лучший мир, и траур окончится. Да примет Создатель Всех Слов его душу и защитит нашу землю.
Провинция Корвин находилась к Джеру ближе всего, а потому мой отец прибыл в замок первым из лордов. Я — с идеально прямой спиной и каменным лицом, хотя на сердце у меня царил ужас, — встретила его в библиотеке. Он ворвался в комнату в развевающемся плаще, потирая руки и шныряя глазами по сторонам. Садиться он не стал — лишь дождался, пока телохранитель выйдет в коридор, и закрыл за ним тяжелую дверь. Я не боялась оставаться с ним наедине — моя мать об этом позаботилась.
— Они хотят убить тебя, дочка, — начал он без лишних вступлений.
Отец не уточнил, кто это — «они», но я знала и так. Я указала раскрытой ладонью на кресло перед столом, и отец опустился в него с неизменным изяществом, перекинув через подлокотник край плаща, чтобы тот не помялся.
Я знала, что он не услышит мой голос, поэтому и не пыталась заговорить. Вместо этого я нацарапала простенькую записку и подтолкнула к нему пергамент. Даже такое общение казалось удивительно странным. Отец всю жизнь относился ко мне как к бракованной, но ценной фамильной собственности — чему-то, что тщательно берегут, не доставая при этом из темного угла.
Я умру, ты умрешь.
Он прочел записку и равнодушно отодвинул ее в сторону.
— Лорды об этом не знают. Они презирают Одаренных и не поверят пророчеству Мешары. А если и поверят, оно их не остановит.
Я ненавидела свой детский почерк, скачущие буквы и простые слова, но больше у меня ничего не было. Я взяла другой пергамент.
Я жду ребенка.
Отец уставился на меня с откровенным ужасом.
— Еще одна причина тебя убить, — пробормотал он, в то время как его мысли вопили: «Глупая девчонка. Глупая, глупая девчонка».
Кель Джеруанский, брат короля, следующий в очереди на трон, — вывела я дрожащей рукой, упорно сглатывая подступающие слезы. Это предложение заняло у меня столько времени, что отец начал ерзать в кресле и выхватил листок, едва я дописала последние слова.
Пробежав его глазами, он лишь фыркнул:
— Мне об этом ничего не известно.
Я взяла новый лист.
Король его признал.
У отца отвисла челюсть. Несколько секунд он сидел неподвижно, а вокруг него, точно искры, лихорадочно метались слова. Затем он откинулся в кресле и провел по лицу изящной рукой.