Птица Карлсон
Шрифт:
Статуи обоих, впрочем, стояли рядом и были одного размера.
Господин Карлос, однако, ничего не посещал.
Он был затворник.
Ничего не было известно о господине Карлосе - ни то, как он живёт, ни когда он встаёт. Никто даже не знал, был ли он женат.
А обслуга господина Карлоса была выписана из дальних стран и не знала языка великой империи, над которой не заходило солнце. Французский повар попытался изучить родной язык господина Карлоса, польстившись на шипящие, будто жир на сковородке, звуки, да тут же отправился обратно под сень своей знаменитой ажурной башни.
Остальная
Поэтому Малыш, а говоря официальным языком, парикмахер Свантессон лишних вопросов не задавал, а стриг да брил своего хозяина в полном молчании.
Собственно, и господином Карлосом называл его Свантессон про себя. Все поданные называли его Карлуш Второй, начисто забыв о том, чем прославился первый. Свантессон брил и стриг, и ничто не нарушало его безмятежного распорядка. Он отправлялся во дворец, будто гвардеец в свой караул, а потом возвращался обратно в свою квартирку, утопающую в цветах. Свантессон брил и стриг, и ничто не нарушало его безмятежного распорядка. Он отправлялся во дворец, будто гвардеец в свой караул, а потом возвращался обратно в свою квартирку, утопающую в цветах. В комнатах всё было выдержано в духе того времени, когда империя только расправляла паруса. Над кроватью даже висел старинный пистолет, и хозяйка уверяла, что настоящий. Как-то парикмахер встал с ногами на матрас и заглянул в единственный глаз страшного чудовища. Обнаружив там пыж и нерастраченную пулю, он вернул их обратно.
Ему всегда приветливо улыбалась хозяйка (не произнося, впрочем, ни слова). Свантессону хозяйка нравилась, и он много раз представлял, как он положит руку ей на плечо, а потом они рухнут в пучину матраса, прибой одеяла накроет их и останется только жаркий шепот, где все слова будут состоять из звука «ш-ш-ш».
Но дни шли за днями, а ничего не происходило. Парикмахер так и не узнал никакой тайны. Уши у клиента были, кстати сказать, обычные, человеческие. Свантессон шёл во дворец, господин Карлос появлялся из боковой двери (он делал ровно одиннадцать шагов и садился в кресло). Потом Свантессон брил его, и господин Карлос, беззвучно покидал комнату через другую дверь, сделав уже тринадцать шагов.
Хозяйка всё так же улыбалась парикмахеру, и время застыло, как солнце над империей господина Карлоса, которая, как было понятно, вовсе не была империей.
Но вот однажды, вернувшись домой, парикмахер Свантессон обнаружил перемену. Хозяйка показывала ему щенка.
Щенок был очень мил, и они одновременно наклонились к нему.
А наклонившись, они с размаху стукнулись лбами. Свантессон успел подхватить женщину, которая захлёбывалась своим взволнованным «ш-ш-ш». Они неловко упали на кровать Свантессона, и матрас принял их, как море, - всколыхнувшись. Одеяло спутало Свантессону ноги, но в ухо уже лилось настойчивое, как волна, «ш-ш-ш».
Он очнулся нескоро, и долго глядел в далёкий, полный лепнины, потолок. «Всю жизнь я мечтал о собаке», - отчего-то вспомнил Свантессон.
Но по комнатам уже разносился запах кофе.
В этот день он выучил своё первое слово из языка империи.
А через месяц, когда мореплаватель освоился и с волнами, и с прибоем, а также обнаружил, что есть масса способов добраться до цели путешествия - плывя на спине, на животе, сбоку, и всяко разно натягивая снасти, его хозяйка, как бы между делом, попросила подвинуть кресло.
Нет, не это кресло, а то, за которым ты стоишь во дворце, милый. Подвинь его ко второй двери. Всего чуть-чуть, просто подвинь - и тогда от одной двери будет двенадцать шагов и до другой двери - двенадцать шагов. Поровну, милый. Симметрия - это жизнь, милый, я правду тебе говорю. Только ш-ш-ш…
Свантессон успел удивиться тому, как точно ей известны эти шаги, но прибой накрыл его снова.
На следующий день он не сделал этого, и только на третий день швед наклонился, будто бы случайно уронив ножницы, и толкнул кресло плечом.
Господин Карлос вошёл в комнату и молча совершил свой путь.
На секунду он остановился перед воображаемым креслом и сел в него, своё воображаемое кресло, стоявшее в шаге от настоящего.
Он упал на спину, а голова гулко стукнула в мраморный пол, будто якорь, брошенный знаменитым мореплавателем в неизвестной бухте.
Мёртвые глаза диктатора уставились в потолок.
В комнату вбежали гвардейцы, парикмахера схватили за руки, допросили - но он отвечал по-прежнему только по-шведски, что ничего не понимает.
Он вернулся домой, зная, что возмездие неотвратимо и бежать ему некуда.
Это временная передышка - на несколько часов.
До Свантессона давно доходили смутные слухи о том, что бывает с врагами господина Карлоса, и он решил не медлить.
Он ни о чём не жалел. Уже несколько раз он обогнул свою жизнь, плавая в перинах наёмной постели, и был счастлив хотя бы одним этим. Теперь парикмахер снял со стены старинное оружие не для любопытства.
Монстр был по-прежнему заряжен, и Свантессон с ужасом глянул в чёрное и холодное пока дуло. Много лет оружие ждало свою жертву, и вот, наконец, кто-то появился.
За окном нарастал шум и гам, но Свантессону не было до этого дела, он готовился к смерти.
В этот момент в комнату зашла хозяйка.
В руках у неё был цветок.
Она подмигнула Свантессону и вложила гвоздику в дуло пистолета.
2022
Семь лет в Тибете
Художник странствовал по Тибету седьмой год.
Его покинули все шерпы, кроме одного. Также его оставил верный друг с долгой еврейской фамилией - художник пытался её запомнить, да как-то она выходила всё время по-разному.
Впрочем, фамилия самого художника была тоже не русской, а вовсе варяжской. Звали его Карлсон. Оттого он часто изображал на своих картинах варяжских гостей на тяжёлых кораблях и норманнов, княживших в Киеве.
Но с некоторых пор его начали привлекать другие пейзажи. Превращение произошло с ним мгновенно и по неизвестной причине. Теперь он рисовал сиреневые и фиолетовые горы, закаты и восходы в стране, которую никогда не видел.
Наконец он выбил себе право на путешествие - впрочем, это было больше, чем путешествие. Это была экспедиция, хотя, правда, экспедиция с обременением.