Птица малая
Шрифт:
– Ессо fatto, padre! Molto bene! [26] . – ободряюще произнес Джанкарло тем слегка покровительственным тоном, которым доброжелательные взрослые обычно адресуются к малым детям, преуспевшим в чем-то очень простом.
Распознав как слова, так и отношение, Эмилио вовремя сообразил, что малец собирается похлопать его по спине; ожидая прикосновения, он смог его вытерпеть и вновь серьезно поблагодарил мальчика, теперь уверенный, что grazie – итальянское слово. И еще раз изменил мнение, согретый добросердечием этого ребенка и поколебленный скорбью по другому. Жестом и улыбкой, потребовавшими
26
Вот и готово, падре! Очень хорошо! (ит.).
Привычка к послушанию еще не угасла в Эмилио; когда его позвали, он явился, хотя сердце колотилось от страха. Чтобы справиться с чувствами, ему потребовалось больше времени, чем на подъем с берега. Размеренная жизнь, регулярное питание, систематические упражнения. Получив крохотный шанс, его тело излечивалось, восстанавливая себя. Стойкость гибрида, сказала бы Энн полусерьезно. Сила двух континентов.
Временами Эмилио вспоминал ту особую умиротворенность, которую испытывал ближе к концу обратного перелета, наблюдая, как из кистей сочится кровь, и думая: «Это меня убьет, и тогда я прекращу попытки понять».
Он спрашивал себя тогда, ждал ли Иисус благодарности, когда из склепа возник Лазарь, источая зловоние. Возможно, Лазарь тоже всех разочаровал.
Дожидавшийся Сандоса низенький плотный мужчина уже почти перевалил за средний возраст, носил черную шапочку, плотно облегавшую череп, и темный простой костюм. Рабби, подумал Эмилио, падая духом. Родственник Софии – возможно, троюродный брат. Пришел, чтобы потребовать отчета.
При звуке шагов мужчина повернулся. Чуть печально улыбнувшись сквозь густую курчавую бороду, поседевшую больше чем наполовину, он сказал:
– No me conoces [27] ..
Сефардский рабби мог воспользоваться испанским, но не стал бы с такой фамильярностью обращаться к незнакомцу. Эмилио почувствовал, что соскальзывает в беспомощную растерянность, и отвел взгляд.
Но гость увидел его замешательство и, похоже, уловил болезненное состояние его души.
– Простите, святой отец, – сказал он. – Конечно, вы меня не узнали. Я был юнцом, когда вы улетели, даже еще не брился. – Он засмеялся, указывая на свою бороду: – И, как видите, не бреюсь до сих пор.
27
Вы меня не узнаете (исп.).
Смущенный Эмилио начал оправдываться, и тогда незнакомец вдруг выдал поток латинских оскорблений и насмешек, грамматически безупречный, но ужасающий по смыслу.
– Фелипе Рейес! – выдохнул Эмилио, открыв от изумления рот. Он даже отступил, настолько сильным оказалось удивление. – Не могу поверить. Фелипе, ты – старик!
– Такое бывает, если ждешь достаточно долго, – усмехаясь, сказал Фелипе. – И мне всего пятьдесят один! Не такой уж старый. Зрелый – так мы говорим.
Несколько минут они зачарованно разглядывали друг друга, подмечая перемены, очевидные и подразумеваемые. Затем Фелипе разрушил чары. Ожидая прихода Эмилио, он установил пару стульев по сторонам столика, стоявшего возле окна в большой открытой комнате. Снова засмеявшись, он жестом предложил Эмилио перейти туда и выдвинул для него стул.
– Садитесь, садитесь. Вы слишком худой, святой отец! У меня такое чувство, будто я должен заказать вам сэндвич или еще что-нибудь. Вас что, не кормят здесь? – Фелипе чуть было не упомянул Джимми Квинна, но подумал, что не стоит.
Он умолк и, пока они рассаживались, широко улыбался Сан-досу, давая ему время справиться с шоком. Наконец Эмилио воскликнул:
– Я решил, что ты рабби!
– Спасибо, – сказал Фелипе удовлетворенно. – На самом деле вы сделали из меня священника. Я иезуит, дружище, но преподаю в еврейской теологической семинарии, в Лос-Анджелесе. Я! Профессор сравнительной религии!
И, в восторге от изумления Эмилио, он захохотал.
В течение следующего часа они на языке своего детства предавались воспоминаниям о Ла Перла. Для Эмилио все это происходило лишь пять или шесть лет назад, и, к его удивлению, оказалось, что он способен вспомнить больше имен, нежели Фелипе. Зато Рейес знал, что случилось с каждым, и мог поведать сотни историй – как смешных, так и печальных. Конечно, ведь с момента, когда Эмилио улетел, прошло почти сорок лет; ему не следовало бы так удивляться, когда повествование подошло к перечню смертей, и все же…
Его родители скончались давно, но следовало узнать о брате.
– Антонио Луис умер спустя пару лет после вашего отлета, святой отец, – сказал Фелипе.
– Как? – заставил себя спросить Эмилио.
– Именно так, как и следовало ожидать. – Пожав плечами, Фелипе покачал головой. – Он потреблял товар, представляете? Постоянно пакостил им в конце. Совсем потерял голову. Недоплачивал наличку, и гаитяне его прикончили.
Левая рука Эмилио чертовски болела, а головная боль мешала сконцентрироваться. Так много умерших, подумал он. Так много умерших…
– … поэтому Клаудио продал ресторан Розе, но она вышла замуж за этого pendejo [28] , который погубил заведение. Они потеряли его через несколько лет. Роза развелась с ним. В общем-то, она больше не встала на ноги. Но помните Марию Лопес? Которая работала у доктора Эдвардc? Святой отец! Вы помните Марию Лопес?
– Да. Конечно. – Прищурившись из-за света, Эмилио спросил: – Мария доучилась до медицинской школы?
– Никоим образом.
Фелипе прервался, чтобы улыбкой поблагодарить монаха, принесшего им обоим чаю, хотя они не просили. И пить не собирались. Уложив руки на колени, Фелипе продолжил:
28
Придурка (исп.).
– Но она выбилась в люди. Доктор Эдвардc оставила ей кучу денег – вы знали об этом? Мария поступила в университет краковской бизнес-школы и сумела заработать еще большую кучу денег. Вышла замуж за польского парня. Детей у них не было, но Мария основала фонд стипендий для мальцов Ла Перла. Ваша работа все еще приносит плоды, святой отец.
– Я тут ни при чем, Фелипе. Это заслуга Энн.
Ему вдруг пришло в голову, что это, наверное, Энн и Джордж выкупили контракт Софии. Он вспомнил, как Энн смеялась над тем, насколько весело раздавать деньги, которые они копили на старость. Он вспомнил, как смеялась Энн, и захотел, чтобы Фелипе ушел.