Птица у твоего окна
Шрифт:
С еще большим подъемом настроения он ехал домой.
Но дома его ждали неприятности. Взбешенный отец не находил себе места.
– Ты где шляешься так поздно?! Мать волнуется, ты не обедаешь, не ужинаешь. - Я обедал у друга, - сказал Сергей.
– У какого друга?!
– кричал отец.
– Тебе ли сейчас заниматься друзьями?! А уроками ты думаешь заняться?! Я сегодня был в школе! Там очень, очень недовольны тобой. Ты перестал учиться, получаешь двойки и пропускаешь уроки! Что, гуляния уже на уме?
– Я готовлюсь, - зло сказал Сергей.
– И не могу выносить, когда со мной разговаривают таким тоном.
–
– подключилась мать.
– Я в последнее время не видела, что бы ты сидел за столом и учил уроки.
– А ты вообще когда-нибудь мной интересовалась?!
– в волнении спросил Сергей.
– Как ты разговариваешь с матерью!
– загремел отец.
– Ты думаешь, что десятый класс - это уже все, победный финал! Можно и погулять, аттестат уже в кармане! А о качестве аттестата ты подумал?! А о том, что тебе поступать нужно?!
Но Сергей уже не слушал их – ушел в спальню, хлопнув дверью.
Отец кричал вслед, приоткрыв дверь:
– Вот и подумай хорошенько об этом!
– Да уж и без вас справлюсь!
– в сердцах ответил Сергей.
Хорошее настроение его улетучилось, он был взбешен. Позже, лежа в кровати, вспоминая происшедшие события, успокаиваясь, он все же решил, что в чем-то отец, безусловно, прав. Заснул он с мыслями о Мальвине, словно чувствуя ее присутствие где-то здесь, рядом.
_____________________________________________________________________
Глава 7. Антон. «Геометрия лома в хрустальных пространствах»
– Обрати внимание на краски, которыми написаны картины. Видишь, они накладываются на холст отдельными осторожными мазками, такими чуткими, что каждый из них отзывается в сердце... Несмотря на кажущееся нагромождение и небрежность цветов здесь есть своеобразная ювелирность и тонкость работы.
Так говорил Антон, показывая огромный альбом репродукций. Таня впервые серьезно погружалась в мир импрессионистов, о которых знала раньше поверхностно.
– Мне кажется, что они лучше будут восприниматься на расстоянии, - сказала она.
– Совершенно верное утверждение, - сказал Антон.
– Вот садись здесь. Видишь, как падает свет. Жаль, что это только репродукции. Художники рассчитывали, что все эти густо накладываемые краски смешаются в глазах зрителя и дадут мимолетный, необычайно точный, и в то же время редкий колорит. Вот, например, Клод Моне. Один из первых вышел на открытый воздух и погрузился в природу. Все они стремились передать подвижный мир, его изменчивость, мимолетное впечатление от него. Эдгар Дега со своим замечательным "Абсентом". Что можно сказать об этих людях на картине? Да здесь можно сочинить целую историю о жизни этих людей, о серости каждодневного бездуховного мира, об утраченном когда-то взаимном счастье, о людях с трудом доживающих свой век в поисках мелких удовольствий. Для импрессионистов характерно вот это тонкое внимание к настроению человека, передача психологических нюансов. А вот интересная работа "Маки". Какие вкрапления красок, какая гармония! Вот это действительно своеобразная красота. Или "Зима"… Такой удивительно пушистый снег, тени от плетня, только одно живое существо – птица. А вот Ренуар и его "Купальщицы". Это его вечная тема, какая здесь свежесть, непосредственность восприятия жизни…
Погружаясь в искусство мастеров, Таня забывала
Звонок вырвал их из мира искусства. Пришли Володя и Ира. Володя принес, наконец-то, законченную картину лесного озера, и Антон восторженно поздравлял его.
Зашел разговор о выставке, которую хотели организовать в Центральном парке.
– Официального разрешения нет, - говорил Володя.
– Будем опять идти напролом. Я объяснял ему, что художники должны выставляться, иначе будут чувствовать пустоту, бессмысленность своей работы. Только для себя - это мертвая работа.
– Да разве они когда-нибудь что-нибудь разрешали?
– спросил Антон.
– Они же боятся нас, как огня. Они поддерживают лишь искусство о заводах и трубах, о рабочих у станков и колхозницах с пшеничными снопами! Об этом спора нет! Это можно… - Да, но ведь это так мелко, так узко.
– Согласен, Володя. Придется идти на свой страх и риск.
Таня вмешалась:
– Но ведь есть же заслуженные художники. Почему они не помогут молодым, непризнанным?
– Танюша, я бы с удовольствием спросил бы об этом у самих художников. Да у них, в общем-то, реальной власти нет. А те, кто может что-то сделать, чаще всего смотрит на нас, как на дилетантов, которые им мешают.
– А что произойдет плохого, если вы выйдете в парк, и покажите свои картины?
– Официальные власти считают, что мы спекулируем картинами, кроме того, сорим, мешаем отдыхать людям.
– Неужели все они такие жестокосердные, нечуткие?!
– возмутилась Таня.
Ира ответила, оглядывая двух понурых художников:
– Да есть там и сочувствующие. Но их мало, да и что они могут сделать?
Антон поднял голову:
– В общем, решение такое. Позвони Васильеву, скажи, что согласны, будем собираться. Уже почти год «работали в стол»! Собираемся на прежнем месте.
– Значит, в воскресенье я к тебе подъезжаю, часиков в семь, чтобы все подготовить.
Таня встрепенулась:
– А можно и мне?
Художники переглянулись, улыбаясь.
– Я помогу с картинами… Ну, пожалуйста, Антон.
– Хорошо, - сказал Антон. – Конечно можно.
Они еще долго обсуждали свои проблемы, пока Володя не взял гитару и не стал перебирать струны. Заструилась песня, высокая, как солнце в зените, гордая, как птица, вдохновенная...
***
В это тревожное воскресенье было особенно холодно, серо и хмуро. Мерзли руки, и Таня жалела, что не взяла перчаток. Временами она дышала на руки, и тогда острые иглы холода, пронзавшие пальцы, понемногу таяли.
Тучи серой непроглядной пеленой гордо нависали над городом, цепляясь за острые штили старинных башен, а лужи собрались нежным, хрупким, темным ледком. Иногда снопы острых, редких лучей прорывались сквозь завесу туч, блистали золотыми брызгами в зеркалах ледовых луж и тут же исчезали.
Таня спешила к Антону. Она переживала о том, что не сказала маме правды, сочинив историю о каком-то коллективном школьном мероприятии. Само чувство этой мелкой, ненужной лжи неприятно жгло ее сердце.
Старенький, горбатый "Запорожец", принадлежавший Володе, уже стоял подъезда. Картины аккуратно складывали на заднее сидение, где их могла бы придерживать Таня. Более мелкие работы, аккуратно запаковав, клали в багажник.