Птицеферма
Шрифт:
— Кто-нибудь может стать твоим алиби? — продолжает женщина, когда мое ответное молчание затягивается. — Сказать, что был с тобой вчера ночью?
Олуша.
Но если бы девушка хотела вступиться за меня, у нее была масса времени на то, чтобы решиться. А самой упоминать ее имя, насильно призывать в свидетели — так только хуже. Олуша испугается еще больше и может наговорить того, что лишь продлит агонию.
— Не думаю, — качаю головой, хотя Сова и не может меня видеть.
Тоже сажусь на пол и опираюсь спиной о дверь. Должно
— Пингвин напился и провалялся полвечера под столом, — продолжает Сова развивать тему. — Он мог бы соврать, что был с тобой. Филин его не видел.
— Но не стал, — произношу утвердительно.
Это же Пингвин. Главы он боится как огня и никогда ему не врет и не перечит. В общем-то, как и большинство жителей Птицефермы.
— Не стал, — подтверждает Сова то, что не было вопросом. — Он уже ходил к Филину с прошением отдать ему освободившуюся Кайру.
Свято место пусто не бывает. Кажется, так говорят? Быстро сработано.
— Чижа хоть успели похоронить? — спрашиваю сухо.
В горле ком. Никогда не думала, что мне будет жаль своего похотливого соседа.
— Успели. Пару часов назад.
Пара часов. Верно — самое время «посвататься» к его женщине.
— Не отвлекайся, у меня мало времени, — недовольно шикает на меня собеседница.
Ну, наконец-то. Так проще, так привычнее — когда Сова разговаривает со мной слишком по — доброму, это будто и не Сова вовсе.
— Больше никого нет, — говорю уверенно.
Это пустой разговор. Филин давно точит на меня зуб, и избавиться от нежеланного члена Птицефермы таким образом — наилучший способ.
— Ладно, я подумаю, — скрипит Сова. Затем стучит клюкой, поднимаясь.
У меня с языка чуть было не срывается вопрос, почему тогда она сама не станет моим алиби, раз уж ей так не безразлична моя участь, но вовремя осекаюсь — уж она-то наверняка была весь вечер на глазах у Главы.
— За тобой придут утром, — сообщает Сова вместо прощания.
— Я не спешу, — заверяю. Сдохнуть я всегда успею.
Незваная посетительница уходит, и я снова остаюсь в одиночестве.
Однако все не так, как было до ее визита. У меня есть имя. А учитывая то, что я видела прежде, то целых два имени: Ник и Джилл.
Хотя нет, не два, а три. Был ещё некто, кого ранили в перестрелке, — Дорнан. Но на это имя у моего подсознания нет никакой ответной реакции.
У меня по-прежнему слишком мало ответов.
До этого была драка. Теперь перестрелка. Что это? Какая-то военная операция? Служба безопасности, полиция? Кто? И за что я оказалась здесь?
Может быть, тот тип в ботинках и с тяжелыми кулаками и был представителем закона, а мы…
Но только сильнее начинает гудеть голова. Нет, не вижу. Снова стена, которую одним желанием не пробить.
А еще Ник в видении назвал меня «Эм».
«Эм» и «Янтарная»…
И вдруг меня осеняет: английский, один
По-английски, «янтарь» — это «эмбер».
«Эм»…
Господи… Запускаю руки в волосы. Я поняла, я, наконец, поняла.
Меня звали Эмбер.
В той, в прошлой жизни меня звали Эмбер!
ГЛАВА 7
Должно быть, засыпаю от духоты. Сижу, гоняю в голове мысли о том, что вспомнила, надеюсь, что память снова приоткроет мне двери и покажет что-то еще. Но тщетно.
— Эмбер, Эмбер, меня звали Эмбер, — бормочу себе под нос придушенным шепотом.
Эта мысль не вызывает сомнений. Кусочек пазла точно становится на место, занимает свою нишу и дает ощущение правильности. И, как ни странно, свободы. Здесь, в темной тесной «коробке» впервые за два года я чувствую себя свободной.
А потом словно проваливаюсь в колодец, где нет ничего, кроме темноты.
Прихожу в себя от звука, который издает ключ, проворачиваемый в ржавом замке.
Тру лицо ладонями и пытаюсь встать. От спанья в неудобной позе ноги затекли, и мне удается принять вертикальное положение не с первой попытки. В голове звон, словно я много выпила накануне, или будто меня били; а меня и били, и я много падала. Это хорошо, что обладатель ключа так долго возится с замком — у меня есть время прийти в себя.
Сейчас дверь откроется, и меня потащат на виселицу. Свяжут руки и накинут петлю на шею. И я буду стоять на кривом трехногом табурете под веткой дерева и слушать обличительную речь Филина. А потом Глава лично вытолкнет табурет из-под моих ног.
Стойте, я еще не…
Чувствую укол страха. Вчера, когда я знала, что впереди ещё целая ночь, не было так страшно.
Вот только поздно бояться.
На пороге появляется Момот с фонарем в руках. Тот светит тускло, как и все местные фонари, но по отвыкшим от света глазам бьет словно яркий прожектор.
Инстинктивно делаю шаг назад, прикрывая глаза ладонью, но мою руку тут же отдергивают от лица — Момот вцепляется в нее мертвой хваткой и дергает на себя. Едва не падаю, а он перехватывает руку, сжимая, как железными тисками, повыше локтя, и волочет меня к выходу. Все молча, будто ему велели передвинуть мебель.
Сцепляю зубы и не пытаюсь сопротивляться — все равно тщетно. А если меня доставят на казнь с выбитыми зубами, это только повеселит Филина.
Момот быстро шагает впереди, подсвечивая себе под ноги фонариком, я же еле поспеваю за ним по темным коридорам. Один раз спотыкаюсь и падаю, но он не останавливается, не ослабляет хватку — тащит за собой по полу. Шиплю от боли и кое-как поднимаюсь на ноги. Момот даже не оборачивается. Он словно машина — записана программа: «Привести куда велено», — и все остальное его не волнует. Чертов садист.