Птицеферма
Шрифт:
…Туман. Холодно и влажно. Под ногами чавкает грязевая жижа. Где-то вдали воет сирена, лают собаки.
Оступаюсь, падаю плашмя — животом прямо в разбитую тяжелыми ботинками грязь. И понимаю: подняться не смогу, сил нет.
— Что?! Сдулась?! — вижу лишь армейские ботинки на толстой подошве и серые брючины. — Встать, стажер! Если ты сейчас не встанешь, завтра же поедешь к мамочке печь пироги!
Приподнимаюсь
И рык над головой.
— Встать! Стажер!
И я и вправду встаю.
— Да пошел ты, — огрызаюсь.
Бегу…
— Говори! Это ты убила Чижа?! — как и тогда, грохочет рык над моей головой.
И я, как тогда, поднимаюсь. Вытираю кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони. Только «пошел ты» произношу лишь мысленно — сейчас не тренировочный бой, и меня не исключат, отправив «к мамочке печь пироги», а порешат на полном серьезе.
— Не я, — отвечаю.
Стараюсь не смотреть в глаза Главе. Уже знаю, он это не любит и воспринимает не иначе, как вызов.
— Говори, где ты была вчера, когда ушла с праздника, — велит Филин. Но больше не бьет.
А мне очень хочется его ударить. Ребром ладони в кадык. Или в промежность — коленом снизу, чтобы согнулся надвое, а затем добавить все тем же коленом, но в переносицу…
Чинила крышу — правдивый и, казалось бы, безопасный ответ. Но он потерял свою безопасность, когда мой молоток оказался в черепе Чижа.
Еще я разговаривала с Олушей. Дольше, чем следовало. И не следовало вообще. Как раз в то время, когда убийца подобрал мой молоток…
Олуша здесь, тоже в первом ряду. Вернее, была. Потому что, стоит мне посмотреть в ее сторону, она пятится и прячется за спиной Кулика.
Вот как.
Ясно.
— У меня болела голова. Я лежала в комнате, — вру, так как моя правда никому здесь не нужна.
Люди жаждут возмездия, казни виновного. И задача Главы — дать его им. А отдать того, кого ему не жалко — меньшее из зол. Кому нужны настоящие расследования, когда можно быстро и эффектно утолить жажду мести?
Пару минут Филин раздумывает над моими словами, потом кивает кому-то над моей головой.
— Пошли, — большая крепкая ладонь подхватывает меня под локоть и тащит к бараку. Люди расступаются.
Поворачиваю голову: Ибис, второй помощник Главы. У Ворона еще бывает свое мнение, а у этого точка зрения всегда одна — филиновская.
Ибис увлекает меня к бараку; еле поспеваю. Остальные тянутся за нами длинной вереницей.
Вижу Олушу, которая намеренно отстает от процессии, пытаясь затеряться в толпе. В глазах девушки — страх. Она боится, что я расскажу о нашем с ней разговоре, призову ее в свидетели, а значит, привлеку к ней внимание.
Отвожу глаза — если бы Олуша хотела высказаться в мою защиту, она бы это сделала.
А еще я замечаю новичка, Пересмешника. Он не бежит с остальными, а стоит чуть в стороне. Но тоже смотрит на меня. Серьезным, тяжелым взглядом. Однако его немой посыл мне не понятен — не прочесть.
Должно быть, Пересмешник тоже уверен, что это я убила Чижа. Ведь я уходила из столовой на его глазах. И он видел, что я собиралась уйти и искала удобный момент — значит, что-то планировала.
— Вот! — Ибис выпускает мою уже покрасневшую от его мертвой хватки руку лишь в нашей с Пингвином комнате, и то только для того, чтобы схватить со стула грязное после вчерашнего падения платье. — Вот она! Улика! — естественно, у меня не было времени постирать одежду, и я повесила платье на спинку стула, чтобы немного просохло и не сгнило до стирки.
В комнате тесно. Душно, несмотря на открытое окно. Еще никогда в этом помещении не собиралось столько народу. Все желающие даже не поместились — остались в коридоре, но поблизости в надежде ничего не пропустить.
Филин забирает у Ибиса платье. Берет за плечи, расправляет и держит перед собой на вытянутых руках. Платье сплошь в грязевых разводах. По нему с первого взгляда видно, что его не просто носили под дождем — в нем валялись в луже.
Что ж, отличная версия: сначала мы с Чижом боролись, а потом я зарубила его молотком.
Нет, рубят топором. А молотком стучат. Застучала? Тоже нет: стучат бойком, а не носком…
Понимаю, что у меня начинается истерика. Еле сдерживаю рвущийся наружу неконтролируемый смех. Меня же порешили. Уже порешили. Что бы я ни сказала, какие бы аргументы в свою защиту ни привела, все уже решено. Меня уже, считай, нет.
А я могла бы сказать так много. Что мне не хватило бы силы ударить мужчину так сильно, чтобы молоток вошел настолько глубоко. Могла бы обратить внимание остальных, что я ниже Чижа и не смогла бы нанести удар сверху вниз, а по положению орудия убийства очевидно, что так и было, и били его не лежачего.
Но что бы я ни пыталась донести до этих людей, мой приговор уже вынесен — вижу по глазам Главы.
Чижа убил кто-то высокий. Выше него. Мужчина. Филин не дурак, он не может этого не понимать. Однако мужчины — ценные работники на руднике. Главе выгодно закрыть на это глаза и отдать на растерзание меня.
Поэтому — оправдываться? Перебьется.
— Да пошел ты, — наконец, произношу то, что так давно мечтала.
В ответ получаю удар по лицу. И это не пощечина. Это самый настоящий хук правой.
Успеваю лишь чуть отклонить голову, чтобы не выбил зубы. В голове звенит.
А потом вспышка.
Еще одна.
…Я бью какого-то мужчину. Он крупнее меня, хотя и некрупный для мужчины. И мой единственный шанс — внезапность.
Мужчина отшатывается. Переступает с ноги на ногу, и это его ошибка. Подсекаю. Падает. Но быстро ориентируется — перехватывает мою ногу, занесенную для удара, и дергает на себя.