Птичьим криком, волчьим скоком
Шрифт:
– Зря, – досадливо сказала она. – Теперь они тебя на все село ославят.
Ведьмарь, не отвечая, прислушивался, как за воротами, на улице, надрывается-приговаривает невидимая шептуха: [8]
– Водяница, лесавица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись! Ступай в реку глубокую, на осину высокую! Осина, трясись, водяница, уймись! Мне с тобой не водиться, не кумиться! Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку слал, муравой устилал, в изголовье колоду клал, с ним тебе спать, а меня не видать! Чур меня!
8
знахарка
– Это
– Иногда. Сейчас – вряд ли. Слишком далеко зашло. Да и шептуха не настоящая, голосит, как заведено, а силы в приговоре нет.
Подоспевший староста распахнул перед гостями дверь, пропустил их вперед. Сыновья зашли последними. Пахнуло теплом, утих пчелиный гул приглушенных голосов, два с лишним десятка глаз разом обратились на вошедших.
Семья у старосты была немалая – пасынок да кровная дочка от второй жены, и сейчас ходившей на сносях, младший брат-бобыль, жена старшего сына с двумя мальчуганами-погодками, жена среднего, совсем еще девочка с широко распахнутыми, испуганными карими глазами-вишнями, бабка-приживалка да виденные уже сыновья от первой, ныне покойной жены. На лавке у двери сидели трое наемных парубков и шумно хлебали щи из одного горшка. Поперек матицы, [9] избяного хребта, протянулся дощатый стол, накрытый к вечере. Староста уселся во главе стола, ближе к красному [10] углу, покряхтел, поерзал, выпрямляя и потирая калечную ногу. Жалену усадил рядом с собой. Сыновья потеснили домочадцев на лавках вдоль стола.
9
основная, опорная балка потолочного перекрытия
10
угол между стеной со стороны двора и стеной с улицы
Ведьмарь сам выбрал себе место – поближе к дверям, никто не осмелился указать ему на иное.
Изголодавшись с утра, Жалена набросилась на еду, как в два горла. Отведала и дичины, и квашеных грибочков с травами, и сала с нежно-розовой прослойкой, щедро присыпанного ароматным тмином. Свежего хлеба одна полкаравая умяла, запивая квасом, настоянным на хрене.
Ведьмарь, казалось, даже не заметил поставленную перед ним миску. Сидел, скрестив руки на груди, и даже сидящая у него на коленях кошка презрительно прикрыла глаза, повернувшись к столу боком. С чего бы такое неуважение к хозяевам?
Но те, похоже, ничуть не обиделись. Ели, как и гостья – не перебирая, плотно, со смаком. Староста поманил пальцем пасынка, тот живо слез с лавки и подбежал к отчиму. Выслушав, понятливо кивнул, подхватил миску, ложку и пошел вкруг стола обносить родичей жареной щучьей икрой – отменной закуской к квасу.
Жалена похлопала рукой по животу и решила, что, пожалуй, для икры еще сыщется местечко. Совсем маленькое. Дождавшись очереди, она подставила тарелку под полную ложку, с немалым сожалением отказалась от второй, и, кивнув на неподвижно сидящего ведьмаря, негромко спросила:
– А он почему не ест? Не в ладах с отчимом твоим, что ли?
– Чур нас, что ты такое говоришь! – испугался мальчик. – Кабы не в ладах, не зашел бы. А не ест – так ведьмари и не едят ничего, духом чащобным живут.
– Зачем же вы его тогда пригласили? – удивилась Жалена. И вправду – не видела она, чтобы ведьмарь при ней ел. Так и он за ней не следил…
– Ага, его поди не пригласи! – рассудительно протянул ребенок. – Еще озлится и на худобу [11] поморок напустит. А то свадебный поезд волками перекинет или молоко у коров отберет. Ну его, пусть лучше за нашим столом сидит, чем из-за забора зубами лязгает.
11
домашний скот
Жалена посмотрела на ведьмаря и подумала, что ему, пожалуй, все равно, где сидеть – тут или за забором. Смотрел он куда-то в стену, совершенно отсутствующим взглядом и, кажется, терпеливо ждал, когда же все наедятся и отпустят его восвояси.
– А еще надо смотреть, чтобы ведьмарь ничего с собой со стола не взял, – блестя лукавыми глазенками, прошептал словоохотливый мальчишка.
– Это еще почему? – удивилась кметка.
– Чтобы порчу не навел, – пояснил тот. – Вот я и смотрю, чтобы он не брал. И батя смотрит. И дядька. Пусть только попробует взять!
И понес икру дальше. Одну ложку положил в и без того полную миску ведьмаря, тот коротко поблагодарил и не притронулся. Не за едой он пришел. Ожидали: расспрашивать будет – нет. Ни единого вопроса не задал. Жалена со старостой разговор завели – интереса не выказал. Оба диву давались – неужто просто за компанию с кметкой во двор завернул? Жалене-от сам воевода верительную грамотку к старосте справил, верным человеком назвал. Староста и старался – пересказал кметке все ходившие по Ухвале слухи и сплетни; собрав для храбрости чуть ли не половину селения, сводил к озеру, показал, где и как лежал покойник; всех соседей описал в подробностях – к кому со вниманием отнестись, а кого и вовсе трогать не след, только время попусту потеряешь. Пришлых же в селении не видели с Узвижения – равного ночи осеннего дня, на исходе которого сбиваются в стаи ползучие гады, пестрым шуршащим ручьем обходят напоследок лесную вотчину и хоронятся в подземных чертогах до первого весеннего грома. Проведав о змеином уходе, выползают из небесных логовищ серые осенние тучи, безбоязненно выплескивают на землю скопившуюся воду, размывая и без того колдобистые дороги приозерного края. Один только скупщик и рискнул, понадеялся на затянувшееся ведро. [12]
12
хорошая погода
До конца застолья ведьмарь все ж не досидел, как внесли рыбный пирог – поднялся из-за стола, сгреб кошку в котомку, пожитки в охапку, и молча пошел к двери. Жалена подорвалась ему вслед, нагнала в сенях:
– Погоди, ты куда?
– К озеру, – спокойно ответил он, не стряхивая ее руки со своего плеча. Жалена, опомнившись, убрала сама.
– Ополоумел?! На ночь глядя? Зачем?
– Ночевать. – Он покосился в быстро густеющую тьму за дверями, где на мгновение вспыхнули пронзительной волчьей зеленью глаза цепного кобеля. Жалена не заметила, как пес, поймав ответный, мертвенно-льдистый блеск, взъерошил шерсть и попятился, не отважившись зарычать. – Рассвет у воды хочу застать.
– Все равно до темноты дойти не успеешь, – заметила кметка. – Вышел бы перед самым рассветом.
– Мне бы до дождя успеть.
Жалена постояла на пороге, поглядела ему вслед. Дождь уже трогал подсохшую было землю когтистой лапкой, оставляя черные точки-царапки. Кто-то из женщин окликнул кметку, она помедлила и вернулась в избу, притворив за собой дверь.
Не поймешь этот сон – то на жесткой земле, в чистом поле да перед сечей крепко-накрепко сморит, а то не заманишь его в уютную постель после сытного ужина. И сверчки вроде трещат, убаюкивают, и день минувший ничем сердца не растревожил, и не мешает никто, не ходит, не храпит, не кашляет – а вот не идет сон, хоть ты тресни! Зла на него не хватает – не так уж много выдается у кмета спокойных ночей на отсып.
Жалена долго вертелась на широкой лавке, и так, и эдак взбивая подушку. Потом сдалась – выругалась сквозь зубы, отбросила меховое одеяло и начала одеваться, больше полагаясь на память – где что давеча клала, – чем на никчемное в темноте зрение. Подумав, оставила лук и тул висеть на гвозде, опоясалась взамен мечом, упрятала за голенище тяжелый охотничий нож – против зыбких ночных теней он сгодится вернее, чем стрела. Перекинула через плечо скрученное одеяло и, стараясь не скрипеть половицами, прокралась мимо спящих на полатях детей и выскользнула на улицу.