Птичьим криком, волчьим скоком
Шрифт:
– Что, и староста не утерпел, к народной забаве руку приложил?
– Этот как раз от чистой души старался, да много ль проку на пустом месте догадки строить? – махнул рукой Еловит. – Знаю я, кого он ей сосватал. Меня да Курю Златоуста. Есть тут у нас один мужичонка пропащий, своей скотины не держит, в огороде лебеда пуще репы вымахала, изба не крышей – решетом ледащим покрыта. Приворовывает по малости, в работники по весне нанимается, тем и живет.
– Тебя-то за что? – усмехнулся Ивор, заранее зная ответ.
– Как это за что?! – нарочито поразился Еловит. – А кто водянику
– Скажешь тоже. – Ведьмарь с удовольствием допил бражку.
– Я-то шучу, а у другого за правду выдать язык не отсохнет. – Мельник с сожалением поглядел в опустевшую кружку. – Эх, наполнить бы вдругорядь, да перед работой много пить не след. Луна растет, мороз крепчает – встанет скоро моя мельница. Последний помол на сегодня взял.
– Не скрипят жернова-то?
– Кум не попускает, – улыбнулся Еловит, кивая на побитую рябью воду у плотины. – Подлить тебе?
– Плесни до середины. А кто купца с женой на постой брал?
– Да Веслава, вдова Авдеева. Ну, ты знаешь, запуганная такая баба, худющая, как жердь. От петуха убежит без оглядки, ежели тот косо глянет. С убийства сама не своя ходит, разговаривать ни с кем не желает, ну да она и раньше не шибко болтливая была. Завертывала ко мне давеча, зерно привозила – лошадь-то купцова с возком ей досталась, навряд ли иные наследники объявятся. Веславин старшенький Радушки моей ровня, играли вместе, дочка мне потом открылась – мол, сказывал ей Ставко, вроде кричал в ту ночь на дворе кто-то, да мать спала, а он выйти поглядеть не отважился. Пару раз крикнуло и затихло.
– Вроде ж две лошади было?
– Одну, постарше, она сразу кузнецу продала, а с тех денег зерном на зиму запаслась да сена для второй лошадки прикупила. Вот уж точно люди сказывают: не было счастья, да несчастье помогло. Совсем вдова худо жила, второй год без мужика, куда ей одной поле поднять – самой едва на прокорм хватало, а тут еще малышни полная хата, помощники пока никакие, а всех одеть-накормить надобно.
– Добро… – Ивор отставил кружку, поднялся из-за стола. – Что ж, спасибо за хлеб-соль, пора и мне за свой помол браться.
– К Куре-то сходи, – сказал напоследок Еловит. – Завелась у него денежка, заезжал давеча мешок муки прикупить. Я девке твоей не говорил, она на расправу скорая: мужичонка-то вороватый, да трусоватый, кишка тонка топором махать. Вот за молчание мзду брать – по нем. А и проговорился бы – веры ему особой нет, против меня и то засудят, потому юлить будет до последнего. Ежели кметка его и пытала, с носом осталась. А ты его по-душевному спроси, как умеешь… Припугни там сглазом каким, что ли…
Подошла невесть как проведавшая об уходе гостя Радушка, со вздохом передала из рук в руки обвисшую, возмущенно дергающую хвостом кошку. Мерила, поди, лялькины одежки, ишь, взъерошилась.
– Ну, рад, ежели помог. – Мельник встал из-за стола вместе с гостем, пошел проводить до двери. – Заходи, буде что.
– Зайду, – пообещал Ивор, не оборачиваясь.
Он знал, что в этом доме на него не обидятся ни за невысказанные слова, ни за видимое небрежение. И вовсе не было нужды лишний раз прощаться и многажды заверять хозяев в своей благодарности.
Они и так знали – угрюмая волчья дружба стоит куда больше брехливой собачьей лести.
Где живет Куря Златоуст, Ивор спросить забыл. Однако возвращаться не стал. Огляделся, выбрал самую плохонькую крышу с проросшим возле трубы репьем, и уверенно направился туда.
Куря тем временем не находил места ни себе, ни завязанной узлом тряпице, в которой то и дело глухо и весомо бряцали кусочки металла. Мужик приподнял половицу, пошарил рукой в открывшейся щели и раздумал класть: как бы мыши, во множестве шнырявшие меж досок, не растянули содержимое заветного узла по всему подполу. Умостил было за печной вьюшкой, но тоже остался недоволен. Влез на лавку, потыкал пальцем в щель между потолком и верхним венцом, откуда неряшливо топорщился сухой блеклый мох…
Резкий стук в дверь сдернул Курю с лавки, мужик выронил узел и тот, распотрошившись от удара, усеял пол золотыми монетами. Пав на колени, Куря начал торопливо набивать карманы деньгами, одновременно пытаясь сотворить трясущейся рукой отвращающий беду знак.
– Не открою… – едва слышно бормотал мужик. – Нет меня… А хоть бы и сам князь, постучит-постучит, да уйдет…
Затаив дыхание, он прислушивался к подозрительно скоро затихшей двери, и не заметил, как из-под свода печи неслышно вылетела черная неясыть и пристроилась на краю лавки. Посидела, покрутила во все стороны поворотливой глазастой головой, щелкнула клювом.
Куря так и подскочил, обернулся. На лавке, нога за ногу, сидел треклятый ведьмарь, равнодушно оглядывая убогую горенку.
– Добрый день всем добрым людям, – безо всякого выражения произнес незваный гость. – Не помешал?
– Что ты, батюшка! – колотясь всем телом, с трудом выдавил застигнутый врасплох мужик. – Ты уж извини, что с дверью припозднился – иголку вот обронил, никак сыскать не могу, как бы ненароком с сором не вымести….
Ивор без спешки наклонился, подобрал закатившуюся под лавку монету, повертел в пальцах:
– Такой сор и впрямь из избы выносить не гоже…
– Ей-ей, ни сном ни духом… – запричитал незадачливый мужичонка, и тут же нашелся, льстиво искривил губы: – А может, это ты, батюшка, обронил?
Ведьмарь неопределенно хмыкнул, подбросил на ладони таинственную монетку и, к великой радости хозяина избы, вышел вон, а Куря еще долго трясся от страха, наново перепрятывая кошель.
У кузнеца Ивор тоже не задержался. Мимоходом оглядел покорную лохматую лошадку, привычную к неспешной ходьбе в оглоблях. Под седлом она то и дело вздрагивала, недоуменно косилась на всадницу, бойкую девку – кузнецову дочь, но взбрыкивать не пыталась, давно смирившись с человеческими причудами. Ивор потрепал добродушную старушку по широкой холке, вызнал уплаченную за нее цену, и улизнул прежде, чем словоохотливая девчонка успела рассказать ему, что купца, верно, убил кривой бобыль Купрей, положивший единственный завидущий глаз на купцову казну…