Птичьим криком, волчьим скоком

Громыко Ольга Николаевна

В лицо пахнуло горьким ветром, брызнуло дождем. В кромешной тьме плескались над головой осиротевшие яблоневые ветки, да слышно было, как, гремя цепью, умащивается в будке озябший кобель.

Жалена славилась умением ходить по лесу, не плутая. Не раз и не два отправляли ее ночным дозором в незнакомый лес, только и указывая навскидку, в какой стороне должно быть вражье становище. Знали друзья-побратимы: наутро вернется девушка с вестями, напрасно ног не собьет. А как оно так выходило – сама диву давалась. Чуяла, куда идти, и все тут. Вот уж точно – псица недреманная. Не

спится ей, вишь ты. Ну иди, иди, бестолочь. Шею впотьмах свернешь – то-то отоспишься!

***

На маленькой, отороченной елочками полянке, стоял невысокий, но кряжистый дуб. Две нижние ветки, самые толстые и длинные, росли в одну сторону, как протянутые к озеру руки. Кто-то бросил на них пяток жердей, заложил валежником. Получилась неприглядная, но надежная крыша. На земле под ней темнело выжженное пятно от бессчетных костров. Здесь останавливались на ночлег рыболовы и охотники, застигнутые темнотой в лесу или нарочно заночевавшие возле озера, чтобы по утренней зорьке проверить донки или пострелять сонных, неповоротливых на рассвете уток.

Костер горел и сейчас. Ведьмарь, присев на корточки, неторопливо жевал ломоть хлеба, запивая простоквашей из берестяного туеска. Жалена видела, он захватил его еще из своей избушки.

– Чем старостин-то хлеб тебе не угодил? – спросила она, выступая из темноты.

– А тебе, видать, постлали жестко, – не оборачиваясь, сказал он.

– Да уж мягче, чем ты давеча, – ворчливо отозвалась Жалена, подсаживаясь к костру. – Я сюда не спать приехала, а дело делать. Позволь рассвет с тобой на озере встретить!

– Думаешь, не позволю – и не рассветет? – усмехнулся он, отряхивая крошки с колен. – Встречай, мне-то что? Может, и пригодишься. Только уговор – вперед меня на озеро не ходить. Водянице твой меч, что медведю соломина.

Она облегченно вздохнула, присаживаясь рядом. «Может, пригодишься». Выходит, не зря шла по темноте да холоду, ругая себя последними словами. Выходит, и ведьмари не всесильны. Да и не такой уж он грозный да страшный. Человек как человек. Дикий только какой-то, неприветливый. Истинно – неклюд. [13]

13

Нелюдимый

– Что не ел-то? – напомнила она.

Он насмешливо приподнял левую бровь, словно объясняя лучнику-недотепе, каким концом стрела ложится на тетиву и почему нельзя повернуть ее иначе.

– Тебе же пасынок хозяйский объяснил – со стола мне брать заказано.

Меж лопатками прокатилась жгучая волна стыда – сама, небось, объелась, только что пуп не трещит, а он слюнки глотал, на них глядя. Хоть бы, бестолочь, догадалась с собой чего прихватить. И тут же стрельнуло: слышал? Он же на другом конце стола сидел!

Да кто он такой, в конце-то концов?

– Вторую ночь вместе коротаем, а имени твоего я так и не слыхала. – Беззлобно упрекнула девушка, сноровисто мастеря лежак из еловых лапок. На таком и спину не застудишь, и боков не отлежишь.

– А зачем? – Он, подавшись вперед, задвинул лениво тлеющую ветку поглубже в костер. Невесело усмехнулся: – Сглазишь еще.

– Если сглаза боишься – почему оберегов не носишь? – справедливо заметила Жалена, набрасывая поверх лапок одеяло.

– Вот мой оберег. – Он запустил руку в котомку, погладил притихшую на дне кошку.

– Любое имя назови, – не отставала девушка. – Первое, что на ум придет. А то обращаться к тебе несподручно – все «эй!» да «ведьмарь».

Помедлив, он неохотно разлепил губы:

– Ивор.

Жалена понятливо кивнула. Ивор так Ивор. Лишь бы откликался. Ну и что, что соврал – так и она соврала…

– Расскажи мне про водяниц, – попросила она, укладываясь на левый бок и подпирая голову ладонью.

– Обожди чуток. – Ведьмарь расстелил одеяло и выпустил на него засидевшуюся в котомке кошку. Та встряхнулась, жалобно мяукнула, поглядывая по сторонам, но с одеяла не пошла. Присела в уголке, светя глазами в темноту и раздраженно подрагивая хвостом. Ивор предложил ей комок творога в тряпице. Кошка коротко глянула и отвернулась. – Что ты хочешь узнать?

– Ну, перво-наперво, откуда они берутся?

– По-разному бывает. – Он чуть потеснил кошку и лег лицом вверх, заложив руки за голову. – Чаще всего водяницами становятся скинутые до срока, умершие во чреве и приспанные младенцы женского роду. Иногда – сговоренные девушки, умершие перед свадьбой. И, само собой, утопленницы. Да не те, что по дури утонули или водяной утянул – только самоубийцы.

– Младенцы? – Жар, источаемый угольями, не дал Жалене побледнеть. Но ведьмарь заметил, как дрогнул ее голос. – Я слыхала, водяницы – это молодые пригожуньи, стройные, полногрудые, с длинными распущенными волосами….

Он согласно кивнул.

– Такими они видятся людям, в самом расцвете девичьей красы. Но красота их призрачная, мертвая, как и они сами. Не на радость им дана…

– А зачем они топят людей? – Жалена прикрылась уголком одеяла, спасаясь от промозглой сырости, дышащей в спину. Кошка смилостивилась, подъела творог и свернулась клубочком у хозяйского бока.

– Чаще всего – по недомыслию. Особенно те, что умерли во младенчестве. Им больше поиграть, внимание привлечь – женское, материнское… Такие белье из рук вырывают, лески путают, лодки качают… Самоубийцы чаще мстят кому-нибудь, но могут и просто позавидовать, если парень с девушкой у них на виду милуются.

В лесу ухнула-пожаловалась сова, ей ответил древесный скрип под трепенувшими крыльями ветра. Пасутся тучи на небе, уходить не торопятся – слизали все звезды, заслонили луну крутыми спинами. Не отогнало пламя мрак, лишь раздвинуло. Пуще прежнего сгустилась тьма за спинами, не согревает сердце даже круг, заботливо очерченный ножом. Знать бы наверняка, что заповедна для нечисти проторенная железом бороздка, что не достанет до спящего, даже протянув лапу…

– Ты думаешь, она утопилась? – после долгого молчания спросила Жалена. – Жена скупщика, Вальжина?