Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
Под крылом бежит земля: гофрированная, мускулистая, в синих венах таежных речушек. Глухая беспредельность. Шарахаются в сторону дикие олени с ветвистыми рогами, словно антенны локаторов. Искать колонну танков в тайге, что иголку в стоге сена. А вон на полянке и стога сена — они сами похожи на танки.
Подходим к скалистому, обросшему рыжей колючей щетиной берегу. Вдоль него, на отлете, в пенистом припае возвышаются мокрые каменные глыбы. Они стоят, как часовые, охраняющие еще по царскому указу Петра Великого нашу землю Российскую. Стоят бессменно… А дальше буйной ледяной печалью сиял океан.
Идем низко. Вода в океане загустела, ее глубинный холод кружит душу. На нас глядят прилизанные мордочки любопытных нерп. Они внимательно слушают нашу реактивную симфонию (любят, говорят старожилы, морские обитатели музыку, на этой почве они с нами связей ищут). А поодаль видны всплески: это касатки в чехарду играют. Им не до музыки — хищники.
Прошли круглый заливчик, и опять зелено в глазах.
Перекладываем самолеты из виража в вираж: тайга и тайга — колонны танков все нет и нет.
— Смотреть внимательнее! — приказывает по радио штурман наведения, будто он в своем зеленом окошке танки увидел.
Куда же еще внимательнее? Голова как на шарнирах крутится, глаза навыкат, а впереди один лишь лес косматится, да в просеках голые пеньки торчат в бестолковом порядке. Где же танки? Куда их, окаянных, схоронили? В данную минуту увидеть бы этих окаянных, и они стали бы самые нужные, самые приятные на свете, исчезли бы вместе с ними все печали и заботы. Глаза устали, слезятся. И тут слышу в наушниках радостный возглас:
— Вон они, милые, вдоль тропинки расставлены. Видишь зеленые брусочки?
— A-а, вижу, вижу! — обрадовался я.
«Вот оно, сладостное свиданьице!»
— Разрешите работать? — запросил Сафронов у руководителя стрельб на полигоне и, сломав линию полета, круто полез вверх.
— Цель видите? — спросили с земли.
— Видим.
— Разрешаю.
— Бей по замыкающим, а я по головным! Чтобы они ни туда и ни сюда — ни дна им, ни покрышки! — приказывает командир звена, а сам сваливает машину в пике. Мне так и хочется сказать: мой дорогой командир, все, что прикажешь, выполню исправно, не зря меня этому учили. Но по радио говорить много нельзя — «враг» подслушивает. Потом и болтать-то некогда, надо работать — столько зря без дела летали! Иду за ведущим. Его машина обозначилась полным размахом. Под ней забушевал лес. Воздушная волна от самолета рассекла кроны деревьев. На земле появились фонтанчики пыли и огня. Это Генка стеганул. Теперь и передо мной расступаются деревья, теряя свою плотность. У меня в сетке прицела обрамлены ромбиками макеты танков, центральная марка наложена на хвостовом. От мишеней вроде бы в панике бегут горелые пеньки. Плавно давлю пальцем на кнопку, вывожу самолет из пикирования и буквально привязываюсь к ведущему.
— Еще атака! — командует Генка. — Бьем в середину!
На пикировании снова вогнал мишень в кольцо прицела. Слышится грохот, будто кто-то булыжником шарахнул по самолетной обшивке. Истребитель словно на секунду останавливается, а потом, горячо взыграв, описывает кривую дугу. Моя нижняя челюсть отвисает, рот открывается, уши сами ложатся на плечи, а глаза закатываются, как у петуха, когда он пьет воду. Красивый, ничего не скажешь! Если бы с таким «портретом перегрузки» я всегда ходил по земле, мне бы наверняка Наташа не досталась, она бы со страхом меня за версту обходила.
Горят танки, горит дорога…
— С них достаточно! — говорит Сафронов. — Домой пора!
После посадки узнаем: колонна танков к объекту не прошла, уничтожена полностью. Да мы и сами это видели.
К нашим самолетам подбежал запыхавшийся полковой фотограф. Замполит приказал ему нас сфотографировать. Для пропаганды передового опыта. Мне хотелось сняться в кабине самолета. Так, чтобы одной рукой я держался за козырек фонаря, где видна головка стрелкового прицела, а другой — заслонил ладонью глаза от яркого солнца и смотрел бы, смотрел в одну мне ведомую даль. Но Генка говорит:
— Не надо так. Давай рядышком станем.
Солдат, пригибаясь, бегал вокруг нас, нацеливая объектив фотоаппарата и щелкая затвором. На шее у него болтались футляры, как у заправского фотокорреспондента.
Теперь будем раздавать карточки с автографами…
Возле аэродромного ящика дежурный весело застучал в отрезок железной балки. По самолетной стоянке запрыгал, загудел колокольный звон. «Химическое нападение! Химическое нападение!» — закричал солдат на ходу, сложив ладони рупором. Его крик, смешиваясь с металлическим звоном, создавал общую шумиху. К нам снова подбежал фотограф. Но мы уже натянули на головы резиновые маски и стали с Генкой на одно лицо. Солдат безнадежно махнул рукой и стремительно рванул в укрытие — «опасаться» от «газов». Пошли туда и мы с Генкой. На краю аэродрома зажгли дымовые шашки. Бурая, призрачная пелена повисла над летным полем. А истребители все уходили и уходили в небо. До позднего вечера на аэродроме пахло «газами».
После ужина я встретил начальника полигона.
— Сегодня двое ваших пилотов мой полигон в пух и прах разнесли! Эти макеты мы на тракторах в тайгу перли. Все пропало, — сокрушался он. — Летчикам, может, благодарность объявят, а нам работы на целый месяц хватит. И не пожалуешься.
Я не выдержал и похвастался, что это наша с Генкой работа.
— Ну и шут с ними, с этими мишенями. Сделаем! — потеплел офицер. — Я-то ведь за свою бытность начальником всяких вояк насмотрелся. Иные мажут, аж зло берет. И мы без деда потом сидим. В тайге с комарами воюем, медведей гоняем. А вы молодцы, хлестко били! — одобрительно покачал головой начальник.
То ж мы с Генкой!
В запас ушел подполковник Высотин. Правда, с Дальнего Востока он так и не уехал. Здесь остался, прижился уже. Частенько он к нам в эскадрилью заходит. Советует, подсказывает. Щедрой души человек. И ему кажется, что он не успел передать нам все, чем сам был богат, — боевой опыт. Нас все «сынками» зовет. И всегда такой заботливый, обходительный. Может, потому, что у него сын в армии служит. И тоже в авиации. Он не успел ему отдать всю отцовскую ласку. Теперь вот он всегда с нами: в этом, видно, он чувствует свой долг и свою обязанность. Иногда Высотин и на полеты приходит. Сядет в курилке и смотрит в небо, иногда в блокноте помечает, как его бывшие питомцы в бою маневр строят, кто какие «кляксы» ставит. Потом в разговоре все выскажет. Но голоса никогда не повысит, да он и раньше-то всегда говорил спокойно, когда рядом служил, командовал.
А иногда подполковник запаса нам о своей службе рассказывает. Вот у кого биография! Мне кажется, что без таких вот жизней, как у Высотина, поубавилось бы в грядущей славе новых, не известных нам до поры полетов. Посчастливилось все-таки нашему поколению! С ветеранами служили. А мне довелось с Высотиным даже в паре летать!
Тогда подполковник Высотин пришел в класс на предварительную подготовку к полетам и говорит командиру эскадрильи:
— Дай-ка мне, Сергей Алексеевич, пилота на воздушный бой сходить. Чтобы успокоиться, душу отвести. Желательно покрепче, поупрямее.