Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
Подполковник выводит истребитель из пикирования.
С плоскостей срываются белые крученые струи с брызгами солнечных искр. «Ну и тянет! А мне надо бы посильнее, чтобы уменьшить радиус, срезать углы, укоротить дорогу и пересечь ему курс…» Беру ручку управления на себя. Самолет вначале слегка встрепенулся, а потом, натягиваясь хрящами и жилами, взметнулся ввысь. Небо совсем потемнело, голова затяжелела, а шея сжалась в гармошку. Вижу, как Высотин гнет свой истребитель, нацеливая прямо в тусклый солнечный шар. Но это мне не в диковинку: читал Александра Покрышкина, читал и Ивана Кожедуба…
Впереди порхает пламя и розовая стенка из искр. Лучи солнца навылет бьют бронестекло. И теперь я лезу за Высотиным, как бывало мальчишкой во дворе лез в драку, зажмурив глаза, из которых сочились слезы. Самолет подполковника немного отвернул, и я тут же вогнал его в сетку прицела. И мягко нажал пальцем горбатую кнопку фотокинопулемета. На приборной доске приветливо замигала сигнальная лампочка, в наушниках шлемофона зажужжал моторчик аппарата, будто по щекам прошлась электрическая бритва, — съемка началась…
Истребитель подполковника Высотина вышел на прямую. Качнул с крыла на крыло. Жест его уяснил!
— «Бой» закончен! — продублировал он его по радио.
А на большее у меня, наверное, и духу бы не хватило. Все силы, которые копил больше двадцати лет, в расход пустил. Губы спеклись, язык одеревенел.
— Вас понял! — сухо прошепелявил я, дал газ и пристроился к ведущему. Ух, как жарко! Сейчас бы тот самый вентилятор, который во сне видел! Голову бы охладить!
Пошли на аэродром. Под крылом полоса. Время подошло отваливать поодиночке.
— Не шуруйте излишне ногами, не на тракторе, — говорит мне Высотин по рации. Оборачивается и показывает кулак. Слова, которые он хотел бы сказать дальше, в эфир пускать нельзя: не на тракторе.
Подполковник положил свой самолет в крен и запросил у руководителя полетов:
— Разрешите посадку парой?
— Разрешаю! — передали с земли.
Так вот почему он не торопился с роспуском! Решил со мной в паре сесть! Это здорово. Я еще парой не садился. Высотин прекрасно знает об этом. Как не знать? Кому-кому, а Высотину хорошо известен уровень подготовки каждого пилота, уж у него-то сложились ясные представления, кто из них на что способен и на что горазд. Я-то, видать, у него не на плохом счету, раз доверяет такое, Садиться парой — работа тонкая, ювелирная, все впритык подогнать надо, по крылу ведущего можно стругануть и не заметить как.
— Подойдите поближе! — командует Высотин.
Подтягиваюсь так, что отчетливо вижу у него на консоли блестящий, зализанный воздушными струями обтекатель, и у самого среза четкими рядами его дырявят кружочки заклепок. Небо сужается, становится тесным. И в кабине не повернуться. Чувствую, как ларинги сдавливают горло. В руках не штурвал, а мокрая дубина. Мой истребитель так и хочет догнать самолет ведущего, так и норовит чиркнуть его по гладкой консоли. Разворачиваемся. Военный городок ложится набок, белые трехэтажные домики крепко вросли в землю — не катятся по наклонной плоскости.
Наши самолеты одновременно садятся на полосу и, приветливо кивая капотами, катятся по бетонке. Тут уж я подивил людей на старте своей филигранной посадкой.
К машине подполковника Высотина подходит командир эскадрильи, туда тороплюсь и я. Но что-то меня удержало.
— Очень рад за твоего молодого! — говорит подполковник. — Скоро, Сергей Алексеевич, мне можно будет спокойно разводить цветочки-ягодки. Да, да, со спокойной душой. Вон она, смена! А пора, брат, пора. Раньше с высоты десять тысяч метров мог разглядеть, кто по дороге идет: мужчина или женщина. А сейчас «А» и «Б» — сидели на трубе… У окулиста в кабинете начал азбуку путать, заново изучать надо. С аптекой в кармане много не налетаешь. Теперь на земле красивую женщину увидишь и за пульс хватаешься.
Смеется. Обращается в мою сторону;
— Что стесняетесь? Подходите ближе, как в воздухе.
Результат полета ясен. «А еще лететь не хотел! Куда не надо первым лезу…» Тут я почувствовал твердость земли под ногами. Стою возле бывалых летчиков, смотрю по сторонам: мне очень хочется, чтобы меня сейчас все, все видели.
— Дай-ка, Алексеевич, папироску, — попросил Высотин у Малинкина. — В сторонку чуточку отойдем, покурим.
Глаза Высотина были одновременно и веселые и грустные. Он молча закурил, пустил кольца дыма и легонько поколотил себя в грудь ладонью с растопыренными пальцами:
— Конечно, режим, Сережа, тяжеловат, — произнес он растянуто.
И вроде бы сказал это не Высотин, а кто-то другой и совсем чужим голосом. Глядя на него, на такого великана — не поверишь. И мне от этого его признания стало как-то неловко. Но Высотин, немного приободрившись, добавил:
— Ничего, если ветеран проигрывает бой молодому пилоту, это еще не значит, что он сдает свои позиции. Просто у него появились хорошие ученики, Так ведь, комэск?
— Безусловно, товарищ подполковник, — не без гордости откликнулся Малинкин и, посмотрев на меня, с улыбкой добавил: — Да этот рыжий бугай…
Я не обижался на Малинкина, когда он называл меня «рыжим» — по цвету волос мы с ним были, как близнецы.
— Так и летайте, Шариков! — сказал Высотин с нажимом. В штаб пошел.
Подполковник медленно пошагал по рулежной дорожке. Мы С комэском оцепенело глядели ему вслед. Куртка на спине Высотина топорщилась, будто под ней были сложены крылья.
Я поспешил в стартовый домик. Так мне есть захотелось, перед полетом аппетита не было, а на кислородной диете долго не продержишься. С каким бы смаком я сейчас уплел те котлеты, которые не съел за завтраком, их запах прямо раздражает… Еще не терпелось рассказать про воздушный «бой» с асом. Встретил капитана Гуровского.
— Хоккей сегодня! Наши с Канадой играют. Сила! По телевизору будут показывать! — с ходу сообщил он с каким-то злобным, веселым азартом. При этом на тонкой шее капитана выступили прожилки. — Пора уже и закруглять полеты! Налетались. Такая игра! Ледовое побоище! Это тебе, браток, не шахматы, — с упреком добавил он. Гуровский целиком и полностью был поглощен предстоящей встречей по хоккею. Он торопился и, видно, сам не знал, куда торопился, а мне не хотелось, чтобы он уходил. Хотелось, чтобы он про бой с Высотиным спросил. Видел ведь, как мы красиво парой садились. Не спросил Степан.