Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
— Что же я, выходит, не могу? — обиделся Астров.
— Пожалуйста, пожалуйста, — перешла на официальный тон заведующая библиотекой.
Когда мы вышли из Дома офицеров, я сказал:
— Ты, никак, втрескался? И в тебя тоже. И опять — глаза синие, синие… По глазам подбираешь…
— При чем здесь глаза? Ты скажешь такое! Просто Люба хорошая девушка.
— Я и не говорю, что плохая. Вижу, как ты перед ней стушевался. Чего ты на ней не женишься?
— По-твоему, я должен на всех хороших девушках жениться? Жениться — не летное поле перейти. Помнишь, как ты сам мыкался: то к одной, то к другой — в двух соснах заблудился? У меня же Тамара.
— Со мной ты не равняйся. Вспомнил что. В этом деле ты от меня отстал на несколько упражнений. У меня сын растет. На Тамаре женись.
— Что ты торопишь? Хочешь, чтобы мне раньше времени марш Мендельсона сыграли?
— «Полет шмеля»…
— Тамара сейчас в институт готовится. Не до того ей… Да и вообще… Черт ее разберет, эту любовь. Она ведь разнообразная, не поймешь подчас, — вздохнул Генка.
Ого-го, что-то неспокойно на душе у Генки. Но он, видно, и сам не разобрался, с какой стороны хлеб медом намазан. А пока он не разберется — не скажет. Генка не то, что я.
Так мы с ним на перекрестке и расстались. Я шел и думал про эстетику, про Генку и его любовь, в которой, как мне казалось, я бы разобрался гораздо быстрее, чем он сам.
Наташа открыла дверь.
— У-у, книг-то сколько понабрал! Профессор! — воскликнула она и, взяв из рук всю охапку, вручила мне Олежку, притом с упреком заметила: — Скажешь потом, что сын невзначай вырос.
Да, время идет, и оно иногда как песок между пальцами просачивается. И надо всегда держать кулаки сжатыми. Да где там. Так вот вдоволь налетаешься, потом про эстетику начитаешься и лежишь, никак уснуть не можешь — все воображаешь, фантазируешь, красоту в небе ищешь. А красота, она рядом с тобой лежит, свернулась калачиком и спит давно. А ты начитаешься про книжную красоту и шевельнуть ее боишься… Вон ведь как, оказывается, Чернышевский говорил: «Люди перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту…» Вот так-то оно, дело, клонится. Только при чем здесь тактическая фантазия, и где они, эти эскизы предстоящих воздушных боев? Темнит Генка. К чему-то другому готовится. Ишь, Мендельсон.
Дотошный этот подполковник Вепренцев, инженер наш. Везде он успевает. И самолеты осматривает перед вылетом, и даже летчиков осматривает. Раньше Вепренцев нас, молодых пилотов, обыскивал перед посадкой в кабину. Карманы чистил. Мы, конечно, втихомолку возмущались: дескать, наш летный престиж на куски рвет. А когда у одного из летчиков портсигар в управление двигателем попал, и тот еле-еле на аэродром сел, тут и мы подняли руки кверху. Теперь вот инженер Степана Гуровского от полетов отстранил. Можно сказать, за шиворот из кабины вытащил. Степан был в тайге на охоте. Никого, конечно, он не подстрелил, а на осиное гнездо наткнулся. Там его и разделали осы так, что и не узнать. Пришел Степан на полеты с заплывшими глазами и красными, до блеска отполированными щеками. Верхняя губа так вздулась, что ее унесло на сторону. Худой был Гуровский, а тут как из санатория вернулся, поправился, гладким, справным стал. На построении, чтобы не заметил командир, спрятался за спины товарищей. Товарищи-то прикроют и на земле и в воздухе — свои братья. А когда скомандовали по самолетам, Гуровский в общем потоке двинулся на стоянку. И только Степан полез по стремянке в кабину самолета, как подполковник Вепренцев его за рукав.
— А вы кто такой? — спросил он.
— Как это — кто? — обернулся летчик.
— Да так. В нашем полку я что-то таких не встречал.
— Ну, что вы, товарищ подполковник, — шлепая непослушными губами, засмеялся Степан. — Гуровский я, капитан. — И, забрав в горсть припухший подбородок, примирительно добавил: — Это меня вчера в тайге на охоте осы покусали… Извините, пожалуйста.
— Вижу, что Гуровский, не слепой, — сказал инженер. — Только не пойму, почему вы с такой, прости господи, обезображенной физиономией в кабину истребителя лезете? И извинять тут нечего.
— Так что такого-то, товарищ подполковник?
— А то, что в воздухе вам делать нечего. Вы у доктора были?
— Был, — не задумываясь, соврал летчик.
— Так вот еще раз сходите к майору Тарасову, пусть он вам даст разрешение с такой маской в небе показываться.
— Может, не надо? А? Товарищ подполковник? — поглаживая рукой скользкое отекло козырька кабины, взмолился летчик. — Мне всего-то два полета. Я их с закрытыми глазами сделаю.
— Идите, я вам сказал. Там у доктора на кушетке и лежите с закрытыми глазами.
Степан спрыгнул с лестницы и пошагал к доктору. Мы с Генкой встретили его возле метеостанции. Смотреть на Гуровского без улыбки было невозможно. Прямо как загримированный. Я расхохотался, а он посмотрел на меня жалобно-жалобно. И от этого мне еще смешнее стало. Не могу сдержаться, и все.
— Хватит тебе, — сказал Степан, и рот у него — набок.
Тут и Генка рассмеялся. Тогда и Гуровский попробовал усмехнуться.
— Разрешит ли доктор? — спросил он. — Инженеру-то я соврал, а что делать?
Мне жалко стало его, говорю:
— Подумаешь, ведь вестибулярный аппарат не поврежден… Иди смелей… В войну хуже было.
— Разрешит Тарасов в мягком вагоне… — рассудил Генка Сафронов.
Подбежал лейтенант Сидоров. Подозрительно глянул на Гуровского, но не улыбнулся.
— Это где же так угораздило? — протянул он и схватился за голову.
— Пчелы искусали, — жалобно простонал Степан.
— Знаешь, надо куриным пометом помазаться, — посоветовал Сидоров.
— Чем, чем?
— Куриным пометом, у нас так в деревне пацаны делали, — уже неуверенно подтвердил лейтенант.
— Выдумал тоже, — недовольно пробурчал Гуровский. Брезгливо поморщился, потрогал тонкими пальцами оплывшие, похожие на чернильницу-непроливашку губы, поворочал белками, сухо глотнул, двигая вверх-вниз острым кадыком, и нехотя пошагал к доктору.
Я хотел снова рассмеяться, но, глянув на Сафронова и Сидорова, сдержался.
Действительно, майор Тарасов начал говорить о каких-то чувствительных рецепторах, кинетическом восприятии. И не то чтобы дать разрешение на полеты — отругал Гуровского всякой медицинской терминологией, потрогал рукой у него голову и к командиру отправил.
Так и сидел Степан весь день на старте. И из-за чего? Из-за каких-то поганых ос. Ну хворь бы схватила… А то… Вот тебе и «Полет шмеля»!
Сегодня подполковник Вепренцев снова напустился на капитана Гуровского. Степан ходил на «потолок». У него на высоте десять тысяч метров отсоединился от системы питания кислородом шланг. Техник его забыл шпилькой законтрить. Но Гуровский не растерялся. Он умудрился, не выпуская из рук штурвала, дотянуться до разъема, присоединить шланг и поставить контровку. А потом полез дальше, на «потолок». Но когда Степан спустился и рассказал об этом инженеру, тот сразу заключил: