Птицы Марса
Шрифт:
Русские организовали свое марсианское самоизгнание независимо от остальных. С самого начала они отказались от смены личных имен на новые прозвища. Что касается компьютеров, то их использовали для климат-контроля внутри башни. Здесь имелась даже библиотечка, во всяком случае, не меньше двух полок, где стояли книги — по большей части труды Льва Толстого, — причем в старомодном, бумажном виде. Кроме того, в башне размещалась арт-студия, где создавали гравюры, офорты и рисунки пастелью. Кое-какие из этих работ удавалось даже обменивать в других башнях на СУ-жетоны.
Как раз в связи с таким обменом Геринт и познакомился
Друг Геринта увлекался исследованиями русской истории. Звали его Владимир Гопман. Он показал Геринту поразительную книгу о петербургском Эрмитаже, где хранилось свыше трех миллионов предметов искусства. Мужчины плечом к плечу перелистывали страницы этого альбома сокровищ.
— Отлично представлен Матисс, — заметил Владимир.
— Да. Но я не вижу Гогена, хотя точно помню, что в Эрмитаже был грандиозный зал, полный Гогена… А вот Пикассо просто чудесен. Его «Женщина с веером» умопомрачительна, согласитесь?
Собеседник согласился.
— Да и Караваджо великолепен…
— Положа руку на сердце, — вздохнул Владимир, — по этой красоте я тоскую, как по родному дому. Повторится ли такой триумф искусства, вот вопрос. К тому же Россия успела распасться на четыре части…
— Многие из художников, изображавших подобную роскошь и утонченность, сами были не богаче церковных мышей. У нас тут на Фарсиде бедность чуть ли не предписана, но ведь искусство никогда не проявится без реального прототипа. Вот о чем я горько сожалею.
— И вот почему мы стали друзьями, — напомнил Владимир. — Это общность чего-то и в чем-то. Хотя пришлось отправиться на Марс, чтобы это «что-то» отыскать.
В его словах Геринту почудился намек на грустную недосказанность.
— Владимир, я вот что хотел вас спросить… Время течет быстро. Скажите, вам знакома чудная симфоническая картина Бородина «В Средней Азии»? Невероятно, можно подумать, она была написана про Марс!
Владимир покачал кудлатой головой:
— Признаться, никогда не слышал. Средняя Азия, говорите? Может, Бородин кого-то оскорбил и его туда сослали? Как бы то ни было, большинству из наших плевать на искусство.
Геринт кивнул:
— У нас то же самое. Все заняты чем-то «ответственным». Вопросами о персоналиях и реалиях. В чем, буде позволено так выразиться, заключена истинная природа… Но спросите их про искусство — и вам подарят до того тупой взгляд… Давеча одна дама рискнула было прочесть нам поэму. Встретили, мягко говоря, с прохладцей. Конечно, она, может, вовсе не такая уж хорошая была, эта поэма, но мне понравилась… А через пару дней я отправляюсь в новую экспедицию в глубь Фарсиды, хоть и сильно сомневаюсь, что удастся сыскать там новый Эрмитаж.
— А вот нам запрещают экспедиции — боятся, что мы удерем!
Оба фыркнули.
— Оказаться сосланным, уже будучи изгнанником, — это нечто новенькое.
В каюту сунул голову смотритель.
— Извините, ребята, время вышло.
На свидания давали только полчаса.
Пока Геринт брел обратно в Западную башню, он бормотал себе под нос, словно Владимир по-прежнему был рядом:
— Я перебежчик. Пусть я закоренелый распутник и дикарь, все равно тоскую по христианству. Не по проповедям, а по дивному искусству и музыке, что родились из христианской веры за минувшие столетия. Здесь же днем с огнем подобного не сыщешь.
Вот уже несколько месяцев общение с Китайской башней носило ограниченный и напряженный характер. Шли бурные дебаты в связи с тем ударом, который Фипп нанес по отношениям Китая и Запада. В конечном итоге было решено направить в Китайскую башню небольшое посольство с заданием покаяться и, если извинения примут, приступить к переговорам на предмет сближения и налаживания более тесных контактов.
Фиппа восстановили на работе, но лишь оттого, что все остальные были по горло заняты и не желали дежурить у воздушного шлюза. Хотя это решение и означало выход из каталажки, Фипп — который и раньше-то не пользовался популярностью — окончательно превратился в изгоя.
Как-то раз, когда питьевая вода в его каютке неожиданно потеряла свою хрустальную чистоту, Фипп отважился напомнить о себе и с глубокомысленным видом сказал Роою:
— Водо, еси хлеб жизни…
— Уж как бедняга тужился, лишь бы выдать чего поумнее, — смеялся потом Роой. — Ай да «еси хлеб».
Со смешками эту претенциозную сентенцию на давно вымершем языке передавали с яруса на ярус, пока она не достигла астрономов, среди которых веселье не очень-то поощрялось.
Факт оставался фактом: когда привычка одержала верх над экзистенциальным восторгом, в который некогда впадал человек, ступив на другую планету, былое ликование уступило место рутине. А уж рутина на пару с вечным вопросом насчет мертворождений и позволила скуке расцвести пышным цветом.
16
Дискурс Шапы
В один из дней осветлитель в Западной башне целиком прошел под руководством Шапы, женщины-астронома, которая выступила с лекцией о нормоне.
Она пятерней пригладила волосы и начала:
— Текущий кризис, разумеется, состоит в том, что здесь, на Фарсиде, гибнут дети, они попросту не в состоянии выжить. Наш корпоративный разум страдает от этого так, словно сам является родителем, потерявшим ребенка. Но я должна говорить не об этом, а об астронауке, которой занимаюсь профессионально. — Шапа умолкла, вновь погладила себя по макушке, глубоко вздохнула и продолжила: — Итак, нормон. Любая новая концепция требует проверки временем. Порой само название феномена и то может измениться. Прежде чем «Нейчур» возьмется публиковать ту или иную статью, ученые не раз и не два повторяют контрольные эксперименты. Пока что мы заручились поддержкой только со стороны Шундерхофского института в Нью-Дели, где Набло Мукержи пришел к тому же выводу, что и мы. И речь вовсе не о бозоне Хиггса. В течение поразительно долгого времени человечество полагало, что ничто не может двигаться быстрее скорости света. Сейчас, однако, мы считаем иначе. Внутри — или, если угодно, параллельно — лучу света вытягивается дорожка, которая хоть и связана с этим светом, но скорость на ней куда выше. Это и есть наш нормон. Его правильней называть струной, нежели частицей, как мы думали поначалу… Собранные на текущий момент данные свидетельствуют, что нормон представлен самыми разными видами. Похоже, что мы выявили один из них, который тянется к Марсу, а потом изгибается и уходит в глубь Галактики.