Пучеглазый
Шрифт:
Гость переложил коробку и протянул Джуди руку.
— Джудит, верно? — сказал он.
Она кивнула. Я выплыла из темноты.
— И Китти.
Он улыбнулся и немного подержал руку вытянутой, но я сделала вид,
Это были дорогущие, покрытые черным шоколадом мятные конфеты. Я их просто обожаю! Конфеты в коробке были уложены по меньшей мере в три уровня. Глаза Джуди расширились и стали похожи на блюдца.
— Это для мамы? — спросила она.
— Нет, для вас.
Хотел ли он сказать — для нас обеих? Это осталось неясно. Он произнес это, глядя на Джуди, но и на меня бросил короткий взгляд. Умно сработано! Поди, решил, что я вслед за Джуди брошусь ему на шею! Напрасно надеялся! Мог бы вообще про меня забыть.
— Я скажу маме.
Джуди помчалась наверх, прижав к груди свой трофей, а мы с Джеральдом Фолкнером остались внизу.
Я рассчитывала, что мое молчание смутит его, но ничуть не бывало. Он повернулся и сделал вид, что рассматривает картины на стенах, причем особенно тщательно — мою фотографию в младенческом возрасте.
— Какое лицо! — сказал он с восхищением. (Поди догадайся, что он под этим подразумевал.) — Вроде на тебя похоже.
Ловко завернул, верно? Вроде он и не спрашивал, я ли это, так что, если я не соизволю ответить, он не останется в дураках.
И тут в дверь вплыла Флосс и принялась тереться о его брюки, словно она этого Джеральда всю жизнь знала и любила. Он наклонился и погладил ее.
— Кис-кис-кис.
Я решила, что теперь-то он не отступится, пока не выудит из меня хоть слово. Трудно гладить чужую кошку и не спросить у хозяев ее имя. Но Джеральд Фолкнер на такую удочку не поддался.
— Иди-ка сюда, красотка, — сказал он и взял Флосс на руки. — Кто же эта милаяКитти?
Такая фраза кого хочешь озадачит. Я все еще пыталась понять, кого же из нас он имел в виду (а Флосс все бесстыдно мурлыкала), когда Джуди с грохотом спустилась вниз.
— Мама сказала, чтобы вы выпили что-нибудь, а она через минуту спустится.
— Пожалуй, и верно.
Гость сунул разомлевшую Флосс в руки Джуди и легким шагом прошел мимо меня, слегка кивнув. Я догадалась, что он уже бывал прежде в нашем доме. Как бы он иначе догадался, какая дверь ведет на кухню? Джуди потрусила за ним как собачка, а мне пришлось опереться о косяк, чтобы не выглядеть смешной — стою и старательно смотрю в другую сторону.
Джеральд Фолкнер остановился у крайнего шкафа, открыл дверцы, заглянул внутрь и снова закрыл. Так он двигался, повторяя то же самое снова и снова. Я ничего не сказала, просто стояла, прилипнув к косяку, и следила за ним. Но Джуди спохватилась прежде, чем он добрался до середины.
— Ты стаканы ищешь? Они тут.
И она со всех ног кинулась искать для него лимон и единственный в нашем хозяйстве острый нож, а потом бросилась подбирать с пола упавшие со стола кубики льда. Все это время они болтали без остановки, ни о чем и обо всем: как скоро выдыхаются пузырьки газа в лимонаде, как быстро замерзает вода в контейнерах
Ко мне этот Фолкнер обратился лишь раз. Он отодвинул мой портфель на дальний край стола, чтобы убрать лужицу от растаявшего льда. Портфель был открыт, и мои книги торчали наружу — не только «France Aujourd’hui» и «Современная математика», но и книжки, которые я читаю в автобусе и перед сном: «Тысяча самых гадких шуток» и триллер «Кома». А еще — «И точка». Это про больницу, где анестезию делают, как бог на душу положит.
Джеральд Фолкнер постучал костяшками пальцев по переплету.
— Это что, книга о пунктуации? Если так, то автор сам не больно грамотный.
Я не утерпела:
— Жаль, что другая книга не называется Тысяча и одна самая гадкая шутка, — огрызнулась я. — Тогда бы вы смогли предложить туда и вашу.
Ну вот! Я с ним заговорила. Довольно! Я повернулась на пятках и вышла из кухни.
Мама как раз спускалась по лестнице, на ней был блузка с оборками и шикарные бархатные брюки. Я уставилась на нее, а она, неверно истолковав мой взгляд, пробормотала:
— Послушай мне правда жаль, что я пропускаю сегодняшнее собрание.
— Пропускаешь собрание?
Снова он! Прокрался вслед за мной. С подносом и четырьмя пенящимися бокалами, в которых потенькивал лед: я даже почувствовала запах лимона. Мама взяла стакан, который он предложил ей, и улыбнулась в ответ.
— Мы с Китти всегда по четвергам ходим вместе на собрания, — объяснила она. — Вот она и дуется теперь, что я не иду и ей придется одной ехать в автобусе.
Ненавижу, когда люди думают, что знают всему причину. Вовсе я не против проехать на автобусе. Но, конечно, я бы охотнее поехала с мамой, ведь эти наши поездки на автомобиле — единственное время, когда она целиком и полностью только моя. Это самое худшее, что принес нам их развод. Теперь папа живет в Бервике-на-Твиде. И мы с Джуди уже никогда не остаемся один на один с кем-то из них: всегда мы обе либо с мамой, либо с папой. Родители не могут раздвоиться, чтобы одна из нас могла поговорить по душам в саду, а другая в то же время излить свое сердце, сидя на диване.
Я уже собиралась ответить «Ничего я не дуюсь», — но тут Джеральд Фолкнер чуть толкнул меня в локоть подносом.
— Вот, — сказал он, указывая на ближайший ко мне бокал. — Это твой.
Не задумываясь, я взяла стакан с подноса. И мне тут же захотелось себя ударить. Пусть он и расстарался, готовя их, я же решила не брать ничего из его рук! Что ж, по крайней мере «спасибо» он от меня не дождется. Увы, как раз в тот момент, когда мама уже открыла рот, чтобы напомнить мне об этом, Джеральд махнул рукой, словно отметая излишнюю учтивость и тысячи благодарностей, которые, он не сомневался, я была готова излить на него в любую секунду, и произнес так, словно мне уже восемнадцать, а то и больше.