Пуля в подарок
Шрифт:
– Зрителей много, – заметил начштаба, поднимая взгляд от раскрытого на коленях ноутбука. – Есть картинка, товарищ полковник!..
Спутниковая связь сработала: на мониторе возникло размытое, постепенно становящееся четким изображение захваченного боевиками здания; в углу экрана было видно скопление машин, ломко движущиеся фигуры…
– Ну и на хрен мне эти мультики? – буркнул комбат.
– На крыше снайпер, – сказал Артем. – Пока одного вижу – «эсвэдэшка» у него…
– Нам к зданию скрытно не подобраться, – добавил начальник штаба.
– Не совсем так, – возразил Тарасов. – Это значит только то, что чичам уйти живыми не удастся…
– Именно! – кивнул батя. – Но случиться это должно так, чтобы вся эта свора с фотокамерами ни хрена не просекла, понятно?
– А где мои ребята?
– В дальней командировке. Во Владивосток я их услал. Во избежание…
– Понятненько… Кто там, в здании, из полевых командует, известно? – спросил Артем.
Мезенцев остро взглянул на капитана:
– Джохар какой-то – так, во всяком случае, объявили. Говорит, что брат покойного Умара… Я не слыхал, что Умара больше нет. А ты не слыхал, часом?
Артем скромно потупился.
Джохар получил свои пять минут славы: журналисты независимого ТВ пробрались через завал и, сопровождаемые автоматными стволами боевиков, поднялись на второй этаж. Осведомившись, прямой ли это эфир, полевой стал разливаться соловьем. Боевики морщились – красноречие командира было им не по вкусу. О многом говорил Джохар, но еще больше хотелось ему сказать.
– Наши требования: полный и немедленный вывод внутренних войск России и армейских формирований из свободной Республики Ичкерии! – так закончил полевой.
Журналисты убрались восвояси, а боевики продолжили ожидание. И чем больше ждал Джохар, тем сильнее ему казалось, что что-то происходит не так. Те, кто ждал за желтой ограждающей лентой, не проявляли особого рвения: штурм, похоже, не готовился. Бронетранспортеры с лязганьем откатились в глубину улицы. Кроме ментов, активно отгоняющих зевак, людей в форме в поле зрения не было. Представители масс-медиа тоже больше не совались.
– Не понимаю, – шептал Джохар. – Ничего не понимаю… Им все ясно, что ли? Так и побежали войска выводить?!
Он ждал большего внимания к акции. Заложники тоже поуспокоились. И боевики заскучали – не было куражу.
Загремел мегафон:
– Находящимся в здании предлагается сдаться и немедленно освободить заложников! Находящимся в здании…
По железной лестнице Джохар взлетел на крышу и бухнулся рядом с Олесей, ткнулся лицом в окуляры бинокля.
– Сними-ка, снайпер, вон того толстого мента! – потребовал он, ткнув биноклем в устье улицы.
Олеся ответила, не повернув головы:
– Боевых действий еще нет, командир.
– Что?! – не понял Джохар.
– Нас никто не атакует. Нам никто не угрожает.
– Ну и что?
– Значит, я не буду стрелять, – так же не поворачивая головы, отрезала девушка.
Внятно выругавшись, полевой простучал подошвами вниз, на этаж.
– Что головы повесили? – крикнул он. – Сейчас сыграем музыку! Махмуд, стрельни разок, дорогой…
Автоматная очередь прогремела над уличным гамом. Зазвенели разбитые стекла: пули угодили в лобовое стекло припаркованных неподалеку «Жигулей», по счастью, никого не задев.
– А сейчас я свою музыку сыграю! – крикнул полевой и, устроившись на подоконнике, открыл стрельбу одиночными.
Упал, кровавя асфальт, тот самый толстый мент, не в добрый час выпершийся прямо в сектор прямого обстрела. Завизжала женщина. Побежали санитары в зеленых реанимационных робах.
– Горячо будет! Ай, горячо! – вокликнул полевой и жирно сплюнул через подоконник вниз, на асфальт.
– Дуреют чичи, – заметил Мезенцев, осматривая Артема со всех сторон, будто свежую покупку. – Ждут, суки, штурма, да хрен вам – штурма не будет!.. Все запомнил, капитан?
– Так точно.
– Ну с богом, Тарасов!
Артем похлопал себя по карманам, поправил журналистский бейдж и сказал:
– Есть одно пожелание, товарищ полковник.
– Слушаю, – без обычной иронии отозвался комбат.
– Посадите снайпера вон на ту крышу – больница там вроде? – и пусть будет готов.
– Сделаю, – кивнул Мезенцев.
Батя смотрел вслед удаляющемуся Артему. Видеокамеру профессионально держит, нарочно сутулится – это чтобы военную выправку не выдать. Топает капитан в гражданской летней рубашоночке по заляпанному машинным маслом асфальту – как ни в чем не бывало топает…
– Офицерский медальон у Тарасова отобрать забыл! – спохватился комбат. – Поздно, черт… Эй, ребята, готовьтесь: при звуках стрельбы – через площадь одним броском! На первом этаже баррикада – обойти! Врываться через окна! Валить всех!..
Микроавтобусы «Гаммы» подтянулись на максимально возможную дистанцию – метров семьдесят до угла здания. Дальше нельзя – слишком подозрительно.
– Не выдайте, «лешие»! – вдруг попросил Мезенцев.
Бойцы молчали: говорить в такой момент нельзя, сглазить можно.
Дверь отъехала. Солнце заглянуло в полутемный салон.
Запах бензина – запах стремительно проживаемой жизни. Как выгорает в двигателе бензин, так растворяется время в пространстве. И жизнь выгорает вместе с бензином.
Протащили по асфальту смертельно раненного мента. Олеся привычно проводила прицелом санитаров и снова вгляделась в крышу здания напротив. Бойцы Джохара убрались с крыши, оставив ее одну: ждали атаки.
Она кожей чувствовала опасность. Занявший позицию снайпер федералов играл с ней в кошки-мышки. Сверкнула на соседней крыше оптика и погасла. Противник правильно выбрал позицию. Олеся осторожно отползла назад, перекатилась и сунула ствол в соседний водосток. В перекрестье прицела покачивались кроны деревьев, был виден угол больничного окна. Солнечный блик больно ударил по глазам. Он не стрелял: только обозначился и затаился. Хуже не бывает.