Пупырь
Шрифт:
Мокрые репьи цеплялись за штаны, под сапогами вминались в грязь травяные плети. Невидимая птица самозабвенно голосила из ветвей, рассыпалась такими чистыми трелями, что замирало дыхание. Арсений, пожалуй, так и до места дошёл бы пешком, чем на воняющем соляркой тракторе ехать.
Муж сестры, баскетбольных габаритов детинушка с ясными глазами, отрекомендовался Григорием. Говорил он мало, но вдумчиво, руки пожимал осторожно, боясь ненароком сломать хрупкие инженерские лапки.
Зато обещанный трактор оказался на диво крохотным, почти игрушечным:
Изнутри пахло травой, мокрой землёй и почему-то корицей.
Трактор зарычал, охваченный крупной дрожью. Пласт жирной глины отвалился с колеса.
– Ты нас близко не вези, чтоб не распугать!
– орал Михалыч, перекрывая грохот мотора.
– На поле высажу.
– Сами-то ловите?
– Не.
– А чё так?
Григорий неопределенно дёрнул шеей. Умявшись в кабину, он будто выпирал из нее плечами и коленями, макушкой упираясь в потолок.
Интересно, это ему за провинность какую-нибудь мелкий трактор достался?
Раскисшая дорога пьяно вихлялась в полях. Выстроились на пригорке деревянные дома, накренившись каждый в свою сторону, как радикулитные старички. С годами все они приобрели общий, буро-седой цвет; и только смутно угадывалось, что вон тот в молодости красили в желтый, а этот, на углу - в голубой.
– Малаховка, - прокричал Михалыч.
– Тут сестра у меня.
Дорога свернула в расхристанный дождём горох, ухнула с косогора и утонула в широченной луже. Трактор взвыл, густая жижа взметнулась веером.
Михалыч наклонился к кабине:
– А это чего там, слева?
Налево действительно мираж образовался. Серые замковые стены вздымались над полёгшим горохом, блестели ярким цинком крыши, а у подножия вроде черных ниток натянуто. Колючая проволока, не иначе.
За стенами торчал замок красного кирпича, растопырив во все стороны башенки, балкончики и - апофеозом - выставив спутниковую тарелку вместо флюгера.
– Новый русский живет.
– А-а-а...
– протянул Михалыч со смесью уважительности и презрения.
– А чего это он так далеко забрался?
Григорий пожал могучими плечами и вывернул трактор прямо в заросли. Хлестанули мокрые ветки, и внезапная тишина обрушилась на рыболовов.
– Приехали, - буднично сообщил тракторист.
Пока Михалыч совал Григорию поллитру и заручался обещанием забрать их непременно в три часа воскресенья, пока вконец очуманевший Щербина ломился в кусты по внутренней надобности, Арсений распрямлял затёкшие конечности и потягивался до хруста в суставах.
Впереди тянулся луг, усыпанный блестками куриной слепоты, и лохмотья кустарника. Взъерошенные ивы торчали безо всякого порядка, вольготно разбросав длинные плети. Поодаль они выстроились в линию, обозначая берег невидимой отсюда реки.
Звенели кузнечики.
– Удачного клёва, - пожелал на прощанье
***
– Почти вся наживка сбежала, - сокрушался Ванька, потрясая банкой, где копошилось десятка два муравьёв.
Арсений молча распаковывал палатку. Насаживать муравьёв на крючок он не любил - брезговал. Впрочем, опарыша и вовсе в руки бы не взял, предпочитал "чистую" наживку: крупу там, кукурузу, хлеб. Червяков, на худой конец: отчего-то дождевые червяки казались ему интеллигентнее.
– Брось ты, Вань, - благодушно отозвался Михал Михалыч.
– Лучше кашу достань, у меня в рюкзаке перловка готовая. Сейчас прикормим сразу, а как почуют, тут мы и...
Над оранжевым полотном палатки зависла стрекоза. Разводила устрашающие жвалы и вроде даже глазищами крутила, высматривая добычу.
Арсений потянул ткань; стрекоза мигом порскнула в сторону и исчезла.
– Я их тут недели три назад прикармливал. Лещи тогда шли - размера сорок пятого... с подошву, в смысле. Жирные такие, горбатые. У меня жена их не любит, костлявые, говорит. Дура, что с нее возьмёшь...
Оранжевый шатер вырос среди травы диковинным цветком. Рядышком, под толстой ивой наладилась куча веток для будущего костра, улеглись в ряд чехлы с удочками.
Щербина гулко заглатывал минералку из пластиковой бутылки.
– На хлебный мякиш попробуем, на кукурузу хорошо идет, бывает. Прошлым летом я на кашу ловил, так не поверите - такая плотва клевала! Во какая.
Арсений обошёл палатку по второму кругу, выдёргивая колышки и снова забивая их чуть поодаль, растопыривая капроновые струны растяжек. Выпрямился медленно, но все равно кольнуло в поясницу, и привычно подумал, что заняться бы физкультурой, вот хоть вечерами по парку бегать...
– Ну, за прибытие, что ли?
– Щербина подставлял стаканчик под горлышко поллитровки. Когда только успел достать, свинтить пробку.
Михалыч разворачивал пакет с бледной перловкой, блаженно щурился на тихую воду.
– Хор-рошо! Красотища-то какая, а?
Арсений на мгновение зацепился взглядом за дрогнувший лиловатый стебелек. А уже в следующую секунду все смешалось в безумную круговерть.
Тугое полотнище стегнуло Арсения по лицу. Прыгнули в небо лохматые ивы, обожгло холодом, хлынула в рот тина.
Выдернулся из воды, кашляя и ругаясь одновременно, выплевывая мерзкие илистые ошмётки. Толстый стебель кувшинки запутался в пальцах.
Несвязно и визгливо кричал с берега Михалыч. Отчего-то не ему кричал, а вроде бы Щербине. И нехорошая рябь шла по воде, будто дрожала земля.
Порыбалили, называется. Всю рыбу распугали.
Арсений проморгался и едва обратно под воду не ушёл.
Над берегом торчал невесть откуда взявшийся... пупырь. Громадный выпуклый холм, поднявший к небу толстенную старую иву, и с десяток деревьев помельче, и лохматые кусты, и обмякшую палатку, горевшую оранжевым лоскутом с макушки.