Пурпурная сеть
Шрифт:
— Не люблю самолеты, предпочитаю скоростные поезда.
Печенье закончилось. Ордуньо понимал, что пришло время проститься с Мариной, но все еще искал повод задержаться.
— Расскажи мне о Падре.
— Я вам не солгала, я действительно никогда не видела его без маски. Знаю только, что он важная персона, что вся затея — его, что он садист, но предпочитает любоваться пытками и драками на экране, а не вживую.
— Когда ты говоришь, что он важная персона, то имеешь в виду, что он политик?
— Может, и так, хотя я не уверена. Но всякий раз, когда возникала
— Сколько они с Димасом знакомы?
— Думаю, всю жизнь. Наверное, с детства.
— А Димас? Что еще ты можешь о нем сказать?
Марину мучил острый стыд, но она не стала ничего утаивать.
— Долгие годы он казался мне лучшим мужчиной на свете, божеством.
— А убийства, пытки?
— Ты не сможешь меня понять, сейчас я и сама себя не понимаю, но тогда мне казалось, что это нормально. Лукас был единственным ребенком, к которому я привязалась, возможно, потому, что была вместе с Димасом в тот вечер, когда он его похитил. Димас отдал мальчика мне на попечение, и я любила его до того дня, когда решила подстроить его побег.
— А что произошло?
— Помнишь шрамы у меня на запястьях? Ты подумал, что я пыталась покончить с собой, — это естественно, все так думают. Но на самом деле руки мне порезал Лукас.
Марина рассказала Ордуньо о событиях того дня, о том, как отдала Лукасу ключи и как он воспользовался ими, чтобы наказать ее за предательство.
— Зато не донес Димасу. Я была ему благодарна: если бы Димас узнал, он убил бы меня, а может, сначала измучил пытками, чтобы показать всем, какая участь ждет предателей.
За окном забрезжил рассвет. Теперь ему действительно пора было уходить.
— Мне надо на работу.
— Спасибо, что просидел со мной всю ночь.
Ордуньо забрал обертку от печенья, пустые картонные упаковки от сока и бутылки из-под воды.
— Тебе еще что-нибудь нужно?
— Ничего, — ответила она. — Береги себя.
Он поцеловал ее в щеку.
— Ты тоже береги себя. Я пришлю тебе что-нибудь из одежды, а когда станет ясно, где тебя будут содержать, отправлю туда остальное.
— Спасибо.
Ордуньо попрощался с охранником у дверей. А в лифте заплакал. Несколькими этажами ниже в лифт вошла медсестра, но сказала только: «Сочувствую». Разумеется, они же в больнице, и десяткам людей в этот день предстоит спускаться на лифте, узнав о смерти или неизлечимой болезни.
Глава 71
Ночью Элена почти не спала: она боялась, панически боялась родного сына, поэтому заперлась на ключ и положила на ночной столик пистолет, который все равно не смогла бы применить против Лукаса. Несколько раз она вставала и заглядывала в комнату, где он спал. Спокойно, как человек, совесть которого абсолютно чиста. Она восемь лет мечтала, чтобы сын вернулся домой. И даже представить себе не могла, что в ее душе будет бурлить такая смесь страха, нежности, любви и ненависти. Она не знала, какими словами описать свои чувства. А может, просто не решалась признаться
Рано утром приехал Сарате.
— Что случилось? Ты должна рассказать мне все про квартиру в Лавапьесе.
— Как парнишка, которого ты оттуда забрал?
— Очень напуган.
— Это тот самый мальчик, который дрался с моим сыном в поместье и чуть не погиб.
— Еще совсем ребенок; дикарь, но ребенок.
Сарате уже установил его личность. Хонай Сантос, шестнадцати лет, родом из Санта-Крус-де-Тенерифе, шесть месяцев назад сбежал из дома.
— Неблагополучная семья?
— Нет, полная и нормальная. Отец — механик, мать — повар в доме престарелых. Есть девятнадцатилетняя сестра, учится в университете. Обычная семья. Мы им уже сообщили.
— Ты говорил с мальчишкой?
— Он неразговорчив: убежал из дома, хотел увидеть мир, но его отвезли в поместье. Драка, которую ты видела, была третьей.
— Это значит, что он убил двоих. Боже мой, я и представить себе не могу, с чем мы столкнемся, когда распутаем это дело до конца. И я не понимаю, почему в полиции нет сотен заявлений об исчезновении всех этих подростков.
— Очень немногие из них испанцы. В основном марокканцы, нелегальные иммигранты из Африки и Восточной Европы, латиноамериканцы…
— Как он оказался в поместье?
— Димас предложил ему денег. Больше я от него ничего не добился. Падре он никогда не видел, почему его привезли в Мадрид вместе с Лукасом, не знает. Элена, ты до сих пор не сказала, зачем позвала меня и как обнаружила ту квартиру на улице Фе.
Элена не спешила с ответом.
— Квартиру осматривают?
— Да, Ческа и Ордуньо уже полчаса как должны быть там. Они сообщат, если найдут что-то важное.
— Пойдем со мной.
Элена подвела Сарате к гостевой комнате и приоткрыла дверь: безразличный ко всему на свете, Лукас продолжал спать глубоким, безмятежным сном.
— Это мой сын.
Они вернулись на кухню, и, пока Сарате варил кофе, Элена рассказала ему все.
— Он появился вчера вечером, стоял посреди площади и махал мне рукой. Я помчалась вниз. Это ужасно, я никогда не видела такого пустого взгляда, такого чудовищного отсутствия человеческих чувств.
— Тут нечему удивляться. Его жизнь можно назвать какой угодно, только не легкой. Ты уже знала, что если найдешь его, то найдешь именно таким.
— Он сказал, что ни разу не вспомнил отца. Ты можешь в это поверить?
— Тебе придется привыкнуть к мысли, что ты узнаешь о нем еще много плохого.
Элена кивнула: она не узнала ничего обнадеживающего с тех пор, как обняла сына на площади.
— Это он сказал мне, что в квартире на улице Фе остался Хонай, и объяснил, как ее найти.
— Что ты собираешься делать?
— Понятия не имею, поэтому и позвонила тебе. Наверное, нужно отвезти его в отдел и передать в центр для несовершеннолетних.
— Это было бы самым разумным решением.
— Но я его мать, я искала его почти девять лет, и он уже достаточно просидел взаперти.