Пушкарь. Пенталогия
Шрифт:
В его голосе было столько страдания, что я поспешил успокоить и ободрить его:
– Через несколько они проглотят свои языки, юноша. У тебя хорошее телосложение, и вскоре от девушек не будет отбоя.
– Хочется верить, синьор.
Парень попрощался и ушёл. В его возрасте даже прыщ на лице кажется трагедией, а уж над таким лопоухим окружающая молодёжь, видимо, потешалась вдоволь. Юность ведь часто бывает жестока. Вот у парня и возник комплекс неполноценности.
На следующий день парень спозаранку уже сидел на порожках моего дома.
После завтрака я позвал его наверх,
Сделал за ухом разрез, рассёк хрящ, вырезал клиновидный его кусочек, затем сшил хрящ и кожу. Полюбовался – вроде получалось неплохо. Хорошо, что он себя не видит – очень смешно. Раньше хоть два уха торчали симметрично, а теперь только одно, как будто бы его за ухо таскали.
Занялся вторым ухом, повторив операцию. Парень кряхтел, сопел сквозь стиснутые зубы, но молчал. Закончив, я наложил повязку.
– Тебе нельзя мыть голову и выполнять тяжёлую работу. Через три дня покажешься вновь.
Бледный от волнения и пережитой боли, но довольный, парень ушёл.
Забегая вперёд скажу, что через три дня я сменил повязку, осмотрев рану, а через неделю снял повязку и швы.
Посмотришь на него – парень как парень. Если не знать про его бывший косметический дефект, то и придраться не к чему.
Я подвёл его к зеркалу. Юноша осмотрел себя внимательно, зачем-то потрогал уши. Уж не думает ли он, что они отвалятся? Молодой синьор захлопал от избытка чувств в ладоши.
– Ну уж теперь Петра точно пожалеет, что поспешила выбрать Антонио. Держите деньги, синьор, от всего сердца благодарю вас и желаю успехов.
Парень пятился к выходу и кланялся.
Ну что же, результатами я и сам доволен, как, впрочем, и двумя флоринами, позвякивающими в кармане моей куцей курточки.
Теперь пациенты стали появляться почти каждый день. Сказывалась людская молва. Самое тяжёлое – начать дело.
Как только были пролечены, причём успешно, первые пациенты, и народ увидел и убедился сам – на примерах знакомых, соседей, что помощь реальна, люди потянулись ко мне.
Вначале я оперировал всякую мелочь вроде бородавок да оттопыренных ушей. Затем пошли более серьёзные пациенты.
Как-то ко мне заявилась разодетая, увешанная драгоценностями синьора лет эдак тридцати пяти, заявившая, что её не устраивает её нос. Конечно, правильный нос в Италии – это «римский», с прямой спинкой. У синьоры же он был с выраженной горбинкой. Для жителей Кавказа он был бы вполне хорош, но только не в Италии!
Дама пожаловалась мне, что в высшем свете её считают метиской, а не чистокровной жительницей Флоренции. Хотя и мать её и отец никуда дальше Падуи не выезжали.
Подумав, я решил попробовать. Коли уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. Рисковал репутацией сильно: нос тонкий, горбинка выраженная. Да и вообще дама эта была телосложения хрупкого. А права на ошибку у меня нет.
Мы договорились на завтра, причём в лазарете моём ей предстояло провести не менее десяти дней. Единственное её условие, которое я вынужден был принять – это
Дама важно продефилировала со своей служанкой в мою комнату на следующий день к полудню, когда я, потеряв терпение и устав ждать, хотел уже уйти. Когда я посетовал на позднее появление, экспрессивная флорентийка немало удивилась:
– Разве сейчас не утро?
Наверное, привыкла спать до обеда. Я сразу же попытался поставить её на место, заявив, что успех операции во многом зависит от выполнения всех моих требований. Сеньора поджала губки, но согласилась – выбора-то не было.
Напоив опием, я уложил её на стол. Когда пациентка уже впала в бессознательное состояние, начал операцию. Поднял верхнюю губу, сделал разрез слизистой в месте перехода её на десну. Задрал губу вверх, обнажив кости носа. При таком разрезе шовчик остаётся во рту, прикрытый губой, и снаружи не виден. Осмотрев и ощупав кости носа, долотом срубил кости, образующие горбинку. Опустив кожу, аккуратно ушил разрез. Сделав две турундочки, затолкал их в каждую ноздрю для придания носу правильной формы. Вроде всё.
Я оглядел изменившееся лицо синьоры, перенёс её с помощью служанки на постель. Лёд уже был приготовлен заранее, и я приложил его к её носу, завернув в полотенце. Наказал служанке:
– Не позволяй синьоре подниматься и не давай зеркало. Неделю будет держаться синяк на лице, что может испугать твою госпожу. Поняла?
Служанка, темнокожая девушка, кивнула. Чёрные, как смоль, вьющиеся длинные волосы, быстрые движения рук и пылающие экспрессией глаза выдавали в ней энергичную итальянку. Хоть и темнокожая, но – не негритянка, просто кожа была смуглой, как у всех коренных жителей южных островов Средиземноморья. А вот с бюстом – слабовато. «Нет, определённо – до наших владимирских барышень ей далеко!» – отметил я с гордостью за славянок.
Дело сделано, и неплохо!
Я вымыл инструменты, руки и пошёл отдыхать. Напряжение во время операции было велико, особенно доставалось рукам, которые должны оставаться твёрдыми и чаще – без всякой опоры. Я уже привык оперировать без ассистентов, без электрических ламп, без аппаратуры и хорошего наркоза, без антибиотиков и переливания крови.
Полчаса отдыха на кушетке восстановили силы, а потом кухарка позвала обедать.
На удивление, дама быстро пошла на поправку, но измучила своими капризами, пока была у меня в доме. То ей еда не та, то комары по ночам досаждают, то сквозняк. Я поражался терпению, с каким служанка старалась выполнить все её прихоти.
И всё-таки он настал, этот день, когда я снял швы и дал ей зеркало. Синьора долго и тщательно изучала изменившееся лицо, пытаясь отыскать недостатки, рассматривала лицо и так, и эдак, и в фас, и в профиль. Нос был хорош, и такой, какой ей хотелось – прямой, с ровной спинкой!
– Пожалуй, у тебя и в самом деле золотые руки, Юлий. – Почему-то меня все здесь звали на местный лад – не Юрием, а Юлием.
– Я бы ещё хотела убрать морщинки вот здесь, – показала она указательным пальцем на маленькие складки – у носа, на лбу и около глаз.