Пушкарь. Пенталогия
Шрифт:
– Ну что?
– Отошла, заговорила, жалуется, что больно.
– Должно болеть. Раз болит, стало быть – живая. Как думаешь, не помрёт?
– Теперь уже точно скажу – нет! Подожди ещё седмицу, она на ноги встанет, а через две – я здесь уже не нужен буду. И снова жена тебя радовать начнёт.
Купец оживился, дотоле хмурое его лицо разгладилось, помягчело.
– Ну дай-то Бог! Устал ты – дорога неблизкая, операция. Покушаем давай.
– Кто был бы против? Проголодался я.
– Серафима! – позвал Михаил. – Неси горячего.
Служанка внесла в трапезную наваристый суп в
– Ну, за здоровье моей любимой жены и за твои умелые руки, Юрий!
Мы выпили и налегли на еду. Ел Михаил быстро, аккуратно – не уронил ни крошки – и много. Я просто диву давался – куда в него столько помещается? Плотный, но не толстый, и очень подвижный.
Когда съели супчик, и от жареного гуся остались только кости, Михаил снова взялся за кувшин с вином. Я накрыл чарку рукой:
– Не обижайся, хозяин, не буду – пока не увижу, что всё идёт гладко. Мне трезвая голова нужна.
– Нешто мы не понимаем? Нельзя так нельзя. А я пригублю. Теперь надежда появилась. Веришь – нет, как супружница занедужила, всё из рук валится, все думки только о том, как помочь. Если бы я сам мог или знал, что делать, где искать спасения, уж давно бы всех на ноги поднял.
Он придвинулся, сверкнул глазами и горячо задышал:
– Когда в церковь ходил, у иконы святого Пантелеимона стоял – исцеления просил для Пелагеи, рядом паломник оказался из Владимира. Он и подсказал, а то бы угасла тихо жёнушка моя! Выходит, не зря я в церковь пришёл, дан мне Господом был путь для исцеления – через тебя.
– Стало быть, судьба, – согласился я.
– Я ещё выпью, чтобы душа отмякла. Внутри ровно заледенело всё, а теперь вроде отпускать начало. Правду про тебя бают, что ты дочь наместника вылечил да хана казанского?
– Ну не самого хана – визиря его.
– Гляди-ко, не соврали, значит, люди. Ну, раз дочку наместника самого лечить отважился, стало быть – в силе своей уверен. Другой бы испугался – головой ведь своей рисковать приходится. Слышал я о Демьяне-то – крут на расправу мужик!
– А то! Зато теперь друзьями стали. Запросто в дом его вхож. Вот и на обручении дочери его, Ксении, был.
– Надо же, повезло как!
– Кому?
– Вот дурья башка, прости господи! Тебе! С таким человеком знаться!
– А я думал – дочери его.
– И это тоже.
Купец выпил ещё. Лицо его раскраснелось, он сильно опьянел. Не думаю, что его можно кувшином вина свалить, вероятнее всего – нервное перенапряжение сказалось.
– Эй, кто-нибудь! Помогите хозяину, устал!
Вбежали слуги.
– Ох, Михаил свет Сергеевич! Сейчас мы тебя под белы рученьки – да в спаленку, спать-почивать.
Прислуга увела купца, а я пошёл в спальню к Пелагее. Пощупал пульс посмотрел повязку. Ну теперь можно и мне прилечь, устал.
Я прошёл в отведённую мне комнату, снял сапоги и, как был в одежде, улёгся на постель. Не бежать же в исподнем, если случится что.
Ночью вставал пару раз, проверял состояние Пелагеи.
Утром сделал перевязку, присыпав шов тёртым сухим мхом. Он неплохо впитывал сукровицу и обладал противовоспалительным действием.
День проходил за днём, Пелагея понемногу набиралась сил, садилась в кровати. Появился аппетит. Кожа пока ещё бледная, но ведь у неё и кровопотеря была, да и на солнышко давно не выходила.
Через неделю я снял швы. Пелагея уже сама ходила, но живот её был туго стянут длинной холстиной во избежание появления грыжи.
Купец по нескольку раз за день навещал жену, радовался, что она пошла на поправку. Потом исчезал по своим делам.
– Подзапустил я дела-то с болезнью жены, теперь поправлять надо, – объяснял он мне причину своих отлучек. – Веришь – как камень с души упал, и работа в радость стала.
А ещё через несколько дней я решил, что моя миссия в Суздале закончена. Пелагея уже свободно ходила, боли не беспокоили, и она понемногу начала заниматься домашним хозяйством. Единственное, что я ей рекомендовал – поносить ещё месяц-другой тугую повязку на животе, вроде бандажа, и не поднимать тяжестей.
За ужином я сказал Михаилу, что Пелагея в моём наблюдении больше не нуждается, и завтра утром я намерен возвращаться во Владимир. Оба – и Михаил и Пелагея – меня горячо поблагодарили.
Утром слуги вывели моего осёдланного коня. Однако проводить меня вышла только хозяйка, Михаила не было. Я был удивлён и даже обиделся слегка: денег за работу он мне не дал, да проводить не вышел.
Пелагея извинилась за мужа, пояснив, что Михаил уехал спозаранку. Ну и чёрт с ним, две недели бесплатной работы, за спасибо. А, ладно, плевать, зато Пелагея поднялась, и совесть моя чиста – я сделал всё, что было необходимо, и вижу – неплохо. Переживём, бывало и хуже – взять хотя бы ту же Флоренцию.
Показалась стена Покровского женского монастыря. Слышал – Иван Грозный использует его как место ссылки опальных женщин знатных боярских фамилий.
Ехал я по суздальской дороге не спеша – теперь-то что уж коня напрягать? Настроение было так себе – унылое, можно сказать.
Когда до Владимира оставалось совсем недалеко, я заметил знакомый поворот – к поместью Матвеевой Вари и отца её Аристарха. А заеду-ка я к ним – хоть развеюсь, может, и настроение подниму.
Я пустил коня галопом. Встречный ветер хлестал в лицо. Утренняя свежесть давала о себе знать прохладой – солнце только начало свой разбег по небосводу, но я почти не чувствовал холода. Варюха-горюха! Как мне надо было, чтобы сейчас рядом оказался человек, который меня понимает! Может быть, зря я был к ней так сдержан? Я так и не разобрался в себе: любовь это или просто жалость? «А ведь и ей нужны были поддержка, опора, надёжное плечо», – подумал я. Да вот только смог бы я ответить ей любовью, если и сам не знаю, люблю ли? Ведь как просто: прижать женщину к груди, сжать её в объятиях, наговорить ей горячих слов… А если тепла моего хватит только до утра? Получится – обманул ожидания доверившейся женщины. Как это в Писании: «Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог». Нет, торопить события нельзя, принуждать сердце негоже! Посижу с Варей и Аристархом, поговорим о жизни, ещё раз присмотрюсь к ней, к себе прислушаюсь. А там – видно будет. Решив так, я пришпорил Орлика.