Пушки и колокола
Шрифт:
– Та, сейшас, Никола! – засуетился тот, завязывая суму. – Сейшас!
– А ну, стоять! – рявкнул Булыцкий, неожиданно хватая товарища за шкирку.
– Ты цего, Никола! Цехо лютуесь-то?! Фещицки-то! Цехо опять утумал-то?! – испуганно затараторил гончар.
– Какие на фиг вещички?!! Где ночь пропадал всю, а?!!
– Ты, Никола, не пуянь! Ты, Никола, пусти луцсе! Я – ф салай, та тепе ф потмогу. Я – михом.
– Ты мне зубы-то не заговаривай! Рассказывай, откуда вещички?! Не твои ведь!!! Лиходейством, что ли, занялся, а?! – насупился пожилой человек. Затем, секунду помыслив, сжал огромный свой кулак и угрожающе
– Ты цехо?! – распахнув глаза, мужик затряс косматой башкой. – Ты, Никола, поклебом-то не занимайса. Цто я, на лихохо похош?!
– Похож – не похож, а ребра-то пересчитаю! Выкладывай, откуда вещички! Да по-хорошему давай!
– Папу я насел, – поколебавшись, буркнул одноглазый, переводя взгляд с яростной физиономии товарища на внушительных размеров волосатый кулак.
– Кого?! – от удивления мужчина аж присел. – Папу? Отца, что ли?!
– Какого отса?! – в свою очередь поразился Никодим. – Папу!
– Бабу?!
– Ну, та, – словно бы нехотя буркнул в ответ мужик.
– Тьфу на тебя! – выругался трудовик. – Тоже мне, конспиратор!
– Хто?! Ты, Никола, хоть и осерчал, так и хули словом-то! Ветать не фетаю, кто тфой конспилатол…
– Да не хула то! – махнул пенсионер. – А таишь чего?! Ну, нашел, и что такого-то?
– Ницъя она, – буркнул в ответ его собеседник. – Как я, – чуть помолчав, добавил он. – Ни лоту, ни племени. Мыкаеца с лебятисками да милостыню плосит.
– Милостыню, говоришь, – трудовик задумчиво почесал бороду. – Много небось таких?!
– Хфатает, – нехотя ответил Никодим.
– И ребятишек и взрослых?
– Ну, та… Лепятни мнохо. Как тени. Тохо и глядишь Бох плибелет.
– А ну, Никодим, собирай всех, кого знаешь, – негромко, но твердо скомандовал преподаватель.
– Цехо утумал-то?
– За харч будут работать горемыки твои?
– Путут, – мастеровой непонимающе посмотрел на собеседника.
– Созывай, кому сказано! Живо! – видя колебания товарища, прикрикнул мужчина.
Едва солнце встало, как перед домом Булыцкого собралась толпа с полсотни замотанных в невероятное тряпье доходяг. Старики, бабы, юноши и совсем еще дети; склонив головы, они стояли перед крыльцом, понуро глядя под ноги.
– Жрать хотите? – оглядел поникшую толпу вышедший на крыльцо преподаватель.
– Во славу Божию!
– За Христа ради!
– Господа во имя! – разноголосицей в ответ загудели собравшиеся.
– Значит, так! – начал Николай Сергеевич. – Москву вон как замело! Дорожки пробить надобно бы, люду честному ходить дабы. Кто возьмется, а?! За харч?! – азартно выкрикнул пенсионер.
– Ты бы поперву покормил, – отозвался кто-то из толпы. – Вон, дух невесть в чем держится-то.
– По одному становись! – выкрикнул хозяин дома. – Никодим, со стола тащи, что осталось!
– Никола?!
– Тащи, сказано!
Через пару минут все было готово, и длинная змея очереди двинулась к наспех организованному пункту раздачи питания, где, вовсю орудуя глоткой, Никодим распределял среди доходяг пироги, куски хлеба да еще какие-то там остатки с застолья. Аленка, поглядев за действом, куда-то отправила Матрену, и уже скоро по рукам были пущены крынки с молоком.
Покончив с угощением, горемыки снова стянулись
– Сенька Охалин с шенкой утекли, – пробубнил он на ухо пришельцу. – Олесь-суконщик, да…
– Потом расскажешь, – перебил его Николай Сергеевич. – Ты поглядывай да запоминай. А пока лопаты тащи!
– Никола, так не укупишь!
– Без наконечников. Деревянных. Тех, что наготовили уже.
– На что они?!
– На то! Снег убирать!
– А, – сообразил наконец ремесловый. – Цего тасить-то? Салай отклой, сами пусть и белут.
– Тоже верно, – согласился его собеседник. – Слушай сюда! – обратился к нищим он. – Говаривал, да повторю: Москву снегом засыпало, что и люду честному не пройти! Улочки прочистить надобно да тропки пробить! Пока вкалываете, обед сготовим, а там – и до ужина горячего недалече! Кто берется?! Неволить никого не буду! – оглядывая притихших горемык, выкрикнул пенсионер. Из толпы отделились несколько человек, но, вопреки ожиданиям учителя, они не ушли со двора, а, стянув потрепанные головные уборы, обратились к благодетелю.
– Ты, мил человек, не гневись, – давя приступ кашля, взял слово ссутуленный старик. – Уж больно худы здоровьем. Нам бы чего полегче. По силам, – жалобно протянул он.
– Работать хочешь? – переспросил трудовик, вглядываясь в черты говорящего и пытаясь сообразить, а где он мог видеть его раньше.
– Бог, вон, на Суде на Страшном как спросит: «А верил ли в меня?», так и ответить нечего, – надрывно продолжал тот. – Мол, поклоны бил, а в то же время самое напропалую грешил, лености предаваясь.
– Умеешь что?
– А почто грешить-то на месте на пустом-то? – словно и не слыша вопроса, продолжал горемыка. – Жрать хотим, а леность – грех. Совестно задарма просить, – уже совсем негромко закончил старик.
– Делать что умеешь, спрашиваю!
– По дереву мастеровым был, – разродился наконец тот.
– Звать как? – устало поинтересовался учитель.
– Мальцам чего на потеху ежели или по дому… А надо – так и пятистенок поставить…
– Имя!!! – едва сдерживаясь, чтобы не сдобрить речь матерками покрепче, рыкнул пришелец.
– Лелем всю жисть и кликали, – отвечал тот.
– Никодиму в помощь будешь! – отрезал пенсионер, не слушая более очередную тираду странного бродяги, в котором признал того самого мастерового, что попытался вступиться за провинившегося торгаша Никитку.
Раздав инструмент и объяснив суть задачи, Николай Сергеевич быстро распределил народ по улочкам, и те принялись за дело. Сам же Булыцкий отправился «патрулировать», расхаживая туда-сюда и наблюдая – кто да как к делу подошел. Тут же вдобавок и приметил, что лопаты-то – тьфу, а не инструмент! Малы для работы такой. Неудобны. С ними старайся – не старайся, а много не намахаешь. Вот тут и вспомнились Николаю Сергеевичу простецкие школьные лопаты, те, которые для снега. Уж сколько он таких в свое время попеределал, да вот думать не думал, что так радеть за них доведется! Лист бы фанеры – так и уже подспорье! Ан нет. Хотя…