Пушки острова Наварон. 10 баллов с острова Наварон
Шрифт:
– Мария! – вмешался Нойфельд. – Он на нашей стороне.
– Значит, он не только англичанин, но ещё и предатель! – Она снова размахнулась, но тут её рука оказалась в тисках пальцев Андреа. Она отчаянно вырывалась, пока не убедилась в бесплодности своих попыток. Глаза её горели от ярости. Андреа поднял свободную руку и ностальгически потер левую щеку.
– Боже мой, она напомнила мне мою Марию! – с восхищением произнес Андреа, потом повернулся к Меллори: – Эти югославы скоры на руку.
Меллори, поглаживая пострадавшую щеку, обратился к Нойфельду:
–
– Нет, – перебил его Нойфельд. – Об этом позже, а сейчас надо подкрепиться. – Он подошел к столу и жестом пригласил остальных садиться. – Простите. Виноват. Это можно было предвидеть.
– Она случайно… хм… не того? – деликатно осведомился Миллер.
– Вы считаете, что она слишком вспыльчива?
– Мне кажется, общение с ней небезопасно.
– Эта девушка окончила факультет иностранных языков белградского университета. С отличием, между прочим. Потом вернулась домой в боснийские горы и нашла изуродованные трупы родителей и двух младших братьев. С тех пор она немного не в себе, как видите.
Меллори повернулся и опять взглянул на девушку. Она, в свою очередь, не спускала с него глаз, и взгляд её был откровенно враждебным. Он снова повернулся к Нойфельду.
– Кто это сделал? Я имею в виду её семью.
– Партизаны, – с яростью выпалил Дрошный. – Партизаны, будь они трижды прокляты! Родители Марии были четниками.
– А при чем здесь певец?
– Это её старший брат. – Нойфельд покачал головой. – Слепой от рождения. Без неё ни шагу. Она – его глаза, его жизнь.
Они сидели молча, пока не принесли еду и вино. Если верно говорят, что армия сильна набитым брюхом, то эта армия далеко не уйдет, отметил про себя Меллори. Он слышал, что положение с продовольствием у партизан отчаянное, но, судя по всему, немцам и четникам было немногим лучше. Без энтузиазма он зачерпнул ложкой – вилка в данном случае была бесполезна – немного сероватой кашицы неопределенного происхождения, где одиноко плавали жалкие кусочки вареного мяса, и с завистью посмотрел на Андреа, перед которым стояла уже пустая тарелка. Миллер, не глядя в тарелку, деликатно потягивал из стакана красное вино. Трое сержантов на еду и не посмотрели. Они никак не могли оторвать глаз от девушки. Нойфельд, глядя на них, снисходительно улыбнулся.
– Я согласен с вами, джентльмены, эта девушка очень красива. Только Богу известно, как она ещё похорошеет, если её помыть, но она не для вас. И не для кого. Она уже повенчана. – Он оглядел обращенные к нему лица и покачал головой. – Не с мужчиной, а с мечтой. С мечтой о возмездии партизанам.
– Очаровательно, – прошептал Миллер. Остальные промолчали, да и что тут было говорить. Они ели молча, под аккомпанемент заунывного пения. Голос звучал мелодично, но гитара, казалось, была совсем расстроена. Андреа отодвинул от себя пустую тарелку и обратился к Нойфельду.
– О чем он поет?
– Это старинный боснийский романс, как мне сказали. Очень грустная песня. Она существует и в английском варианте. – Он на мгновенье
– Попросите его сменить пластинку, – пробурчал Андреа. Нойфельд удивленно посмотрел на него, но ничего не ответил. Подошедший немецкий сержант что-то прошептал ему на ухо. Он удовлетворенно кивнул.
– Итак, – глубокомысленно изрек Нойфельд, – мы обнаружили остатки вашего самолета. Его баки действительно были пусты. Думаю, нам нет смысла дожидаться радиограммы из Падуи. А вы как считаете, капитан Меллори?
– Я ничего не понимаю.
– Это не важно. Вы когда-нибудь слышали о генерале Вукаловиче?
– О ком, простите?
– О Вукаловиче.
– Это не наш человек, – уверенно произнес Миллер. – По фамилии видно.
– Вы, должно быть, единственные в Югославии, кто о нем не слышал. Всем остальным он хорошо известен. Партизанам, четникам, немцам, болгарам. Всем. Он здесь настоящий национальный герой.
– Будьте любезны, ещё вина, – попросил Андреа.
– Лучше послушайте, – раздраженно сказал Нойфельд. – Вукалович командует партизанской дивизией, которая уже три месяца находится в окружении. Эти люди, как и сам Вукалович, безумны. У них нет путей к отступлению. Не хватает оружия, боеприпасов. Почти не осталось продовольствия. Они одеты в лохмотья. У них нет никаких шансов.
– Что мешает им уйти? – поинтересовался Мел-лори.
– Это невозможно. С востока – ущелье Неретвы, с севера и запада – непроходимые горы. Единственный путь к отступлению – на юг, по мосту через Неретву. Но здесь их поджидают две наши бронетанковые дивизии.
– А через горы? – спросил Меллори. – Должны же быть перевалы.
– Их два. Оба блокированы нашими подразделениями.
– Тогда почему они не сдаются? – резонно заметил Миллер. – Неужели им не известны правила ведения войны?
– Они безумны, я же вам говорил, – сказал Нойфельд. – Совершенно безумны.
В это самое время Вукалович со своими партизанами демонстрировали немцам степень своего безумия.
Вот уже три долгих месяца отборные немецкие части, к которым недавно присоединились подразделения альпийских стрелков, безуспешно пытались форсировать западный перевал – узкий каменистый проход в горах, открывающий путь к Клети Зеницы. Несмотря на значительные потери и отчаянное сопротивление партизан, немцы с завидным упорством предпринимали попытки прорвать оборону.
Этой холодной лунной ночью их наступление было продумано профессионально, с типично немецкой скрупулезностью. Они поднимались по ущелью тремя колоннами, на равном расстоянии друг от друга. Белые маскхалаты делали их незаметными на фоне снега. Они продвигались перебежками в те редкие минуты, когда луна пряталась за облаками. Однако обнаружить их не представляло труда: судя по непрекращающемуся огню из винтовок и автоматов, они не испытывали недостатка боеприпасов. Чуть подальше от переднего фланга атаки, из-за каменной гряды, раздавался треск тяжелых пулеметов, ведущих заградительный огонь.