Пушки выдвигают (Преображение России - 5)
Шрифт:
Кашнев то носил Федю на руках, то сажал его к себе на колени, вглядываясь в его глаза, вслушиваясь в мало пока еще понятный его лепет и стараясь представить, каким будет он через год, через два, через пять лет.
— Воспитание детей, какое это ответственное дело! — говорил он теще, покачивая головой. — Ведь это наше осязаемое, видимое будущее… наше личное и всей России… и всего человечества! И нет вопроса в жизни более важного, чем этот вопрос!.. Вот, например, дети Ивана Демидыча, — и оба мальчика и девочка, — они хорошо воспитаны, мне они нравятся, — очень вежливы, выдержанны… И учатся хорошо… Это все,
Федя внимательно с виду слушал отца, сидя у него на коленях, но в то же время пытался дотянуться ручонкой до его шеи.
XIII
В октябре тринадцатого года к Савчуку обратился чиновник казенной палаты Красовицкий, человек уже старый, с седой подстриженной бородкой, тощий на вид, с воспаленными от бессонных ночей глазами, явно убитый горем. Он сказал Савчуку и Кашневу, что его сын Адриан, реалист седьмого класса, но имеющий уже восемнадцать лет, так как вследствие придирки к нему учителя математики просидел в четвертом классе два года, неожиданно арестован полицией на улице и уже отправлен в тюрьму "по совершенно нелепому какому-то обвинению в грабеже".
— Как больной обращается к врачам, так и я обращаюсь к вам, господа юристы, помогите! — с дрожью головы и с дрожью в голосе говорил Красовицкий. — Снимите позор с моей седой головы!.. Я всегда был доволен своим сыном, я никогда не хотел иметь лучшего сына, чем мой Адриан, и вдруг… обвинение в грабеже, арестуют на улице, сажают в тюрьму, и только после этого вызывают меня в полицейскую часть… меня, чиновника, почти тридцать лет беспорочной службы!.. Согласно ли это с законами, господа юристы?
— А что же должна была сделать полиция, если грабеж был произведен кем угодно, хотя бы и вашим сыном, на улице, как-то очень дерзко, может быть даже среди бела дня, а? — спросил Савчук, приглядываясь к Красовицкому. Какая тут была допущена, по-вашему, ошибка со стороны полиции и превышение власти?
— Нелепо это! — выкрикнул Красовицкий. — Что же, мой сын — из подонков общества, а не из культурной семьи? Чему же его учили в реальном училище семь лет, а? Грабежу, а?
— Действительно, это что-то странно, — заметил Кашнев. — Не вяжется со здравым смыслом.
— Вот! Вот именно — "не вяжется"! Я об этом и говорю, что не вяжется! почувствовав поддержку себе, подхватил слова Кашнева Красовицкий.
Но Савчук, проницательно глядя на своего помощника, сказал:
— Раз вам кажется, что "не вяжется", вот и займитесь этим делом, Дмитрий Петрович! Главное, конечно, протокол: в чем суть преступления, при каких обстоятельствах задержан и прочее… А я, — обратился он к Красовицкому, — прошу извинения, занят свыше головы! — И даже показал при этом рукою, насколько именно свыше, — чтобы лично взяться за такое дело.
Кашнева же, напротив, разогрел убитый вид Красовицкого и его убеждение в невиновности сына. Он подумал даже: "Может быть, просто школьничество, отнял что-нибудь у товарища-одноклассника. Проступок, конечно, но не грабеж, тем более что на улице и днем".
Он как-то непосредственно с этого реалиста Адриана Красовицкого перенесся мысленно к своему Феде, который пока еще только разламывал разномастных лошадок из папье-маше,
Однако дело оказалось гораздо серьезнее, чем он думал.
Реалист Адриан Красовицкий, одетый в свою форменную шинель, в фуражке с желтым кантом и медным гербом, оказался почему-то, к великому изумлению Кашнева, не в стенах своего училища, а в городском банке, куда не принес никакого вклада и где ничего не надо было ему получать. Он подходил то к одному окошку, то к другому, но чаще всего останавливался около окошка кассира, выдававшего деньги по проверенным чекам, вид он имел при этом вполне беспечный и пробыл в банке недолго: он вышел вслед за пожилой дамой, получившей по чеку и спрятавшей в свой ридикюль довольно большую на вид пачку денег.
Банк помещался на втором этаже. На широкой чугунной лестнице, по которой медленно спускалась полная пожилая дама, ее нагнал Адриан Красовицкий, изо всей силы ударил ее сверху кулаком по голове и, когда она, охнув, упала на ступеньки, вырвал из ее руки ридикюль и выскочил с ним на улицу.
Быть может, ему удалось бы безнаказанно скрыться с ограбленным ридикюлем, но как раз в это время шел по улице и подходил к зданию банка новый в городе, откуда-то переведенный для пользы службы высокий и мощный на вид пристав третьей части, и как только пробежал мимо него великовозрастный реалист с дамским ридикюлем, выхватил свой свисток. По этому свистку стоявший на углу городовой кинулся на реалиста и задержал его, пока не подошел пристав и не сдавил так мощно руку реалиста, что ридикюль с деньгами упал на тротуар.
Грабеж был налицо: в полицейский протокол занесено было и показание потерпевшей дамы, едва приведенной в чувство и теперь лежавшей у себя дома в постели.
Когда, ознакомившись с делом Адриана Красовицкого, Кашнев поглядел своими "честными" глазами в глаза чиновника казенной палаты, тот опустил голову. Однако он тут же поднял ее и сказал как бы даже с оттенком гордости:
— И все-таки, по моему глубокому убеждению, это со стороны сына был не грабеж!
— Как же так не грабеж? — теперь удивился уже ему, этому седобородому слепцу, Кашнев, но тот ответил еще убежденнее:
— Не грабеж, а как нынче принято называть — экс-про-при-ация!
— Вы так думаете? В политических, стало быть, целях?.. В фонды партии?.. Какой же именно?
У Кашнева отлегло от сердца. Старый Красовицкий измучил его своим видом глубоко потрясенного человека, но вот он же сам и нашел объяснение тому, что сделал его сын. В это объяснение Кашнев поспешил поверить. А старик раздумывал вслух:
— В пользу какой партии, этого я не знаю, нет… Откуда же я мог бы и знать это? Разве он мне говорил когда-нибудь, что он уже связан с какою-то партией? Он очень способный, он начитанный, да… Он много читал! Математика, правда, ему не особенно давалась, а книг он перечитал бездну… бездну… Моя жена умерла пять лет тому… от рака… А я, конечно, на службе… Вот его, значит, и втянули.