Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)
Шрифт:
В 1838 г. Н. А. Полевой писал своему брату Ксенофонту: «К тебе явится с письмом моим офицер, с большими бакенбардами и холодною наружностью, – это Губер, переводчик «Фауста» и единственный человек, которого о сю пору отыскал я в Петербурге: поэт в душе, благороден, умен, учен, немец головою, русский душою». По общим отзывам всех, знавших Губера, это был человек редкой душевной чистоты.
Лукьян Андреевич Якубович
(1805–1839)
Посредственный поэт. Веселый, разбитной малый, круглолицый, румяный, кудрявый, отставной офицер. Наивный и беззаботный, всегда начиненный журнальными новостями и сплетнями. Сильно пил. От литературы он не получал ничего, потому что тогда не только за стихи, но и за прозу платили только избранным. Жил уроками русского языка. Говорят, что, когда он умирал на чердаке в каморке в Семеновском полку, к нему пришло известие, что умер его дядя, оставивший ему в наследство более трехсот душ.
Пушкин очень любил Якубовича. «Дружба у них была неразрывная», – рассказывает И. П. Сахаров. За три дня до дуэли Якубович и Сахаров были у Пушкина. Пушкин горячо спорил с Якубовичем. Он был очень сердит и беспрестанно бранил Полевого за его «Историю»; ходил скоро взад и вперед
Алексей Васильевич Кольцов
(1808–1842)
Широкоплечий, сутуловатый паренек небольшого роста, некрасивый; одна сторона лица была больше другой и казалась распухшей от зубной боли. Сидел в уголке, смотрел исподлобья, изредка покашливал, торопливо поднося руку ко рту; одет был в длинный, до пят, сюртук, шейный платочек бантом, по жилету – голубая бисерная часовая цепочка. Когда с ним заговаривали, он напряженно улыбался, отвечал застенчиво, не глядя собеседнику в глаза. Литераторы держались с ним покровительственно и не замечали тайной насмешки, прятавшейся в его умных и хитрых глазах. В литературных салонах глядели на него как на диковинку. Это был «поэт-самоучка» Кольцов, «поэт-прасол», полуграмотный человек «из народа», писавший, однако, совсем недурные стихи. Были, впрочем, люди, высоко ценившие оригинальную поэзию Кольцова безотносительно к тому, самоучка он или нет. К нему дружески относились Станкевич, В. П. Боткин, Катков, его очень любил Белинский, холил его, воспитывал и направлял. С ними Кольцов оживлялся, застенчивость и угрюмость исчезали, умные глаза загорались, и можно было долгие часы с интересом разговаривать с этим полуграмотным человеком. «Экая богатая и благородная натура! – в восторге писал Белинский. – Я точно очутился в обществе нескольких чудеснейших людей!» Кольцов жадно глотал мысли и знания, получаемые от друзей, но очень было ему трудно: нельзя разрешить основных вопросов жизни без немецкой философии, друзья его свободно парили в туманных высях этой философии, и никак он не мог угнаться за ними. Главное – времени было мало, редко он с ними виделся; подольше бы пожить с этакими друзьями, – и вся истина целиком была бы в его обладании. В 1838 г. он писал Белинскому: «За эти два месяца жизни с вами я много разрешил темных вопросов, много разгадал неразгаданных прежде истин. Жалею об одном, что нельзя было жить еще месяц с вами, а то есть кой-какие вопросы темные. Субъект и объект я немножко понимаю, а абсолюта ни крошечки, а если и понимаю, то весьма худо». Трудно было ему овладеть и языком ученых своих друзей. В письмах он говорит о своих «антипатических обстоятельствах», Белинский для него – «человек, который в полных идеях здравого смысла выводит священные истины и отдает их целому миру», фанатик – это «старинный почитатель одних призрачных правил без чувства души». Подобные выражения беспомощными мухами барахтаются в чистом и крепком настое чудеснейшего народного языка кольцовских писем: «За ночью день уж должен быть, а если захочет ночь его скушать, – подавится!», «Желанью сенца не подложишь: оно насильно требует, что ему надобно», «Русь, раз покажи хороший калач из-за пазухи, долго будет совать руку за ним по старой привычке».
Бескрайние воронежские степи. На лихом донском коне скачет парень в барашковой шапке, в чекмене, затянутом ременным поясом с серебряными украшениями; настоящий джигит: не задумываясь, перемахивает через овраги, через плетни; на всем скаку захватит с дороги горсть пыли и швырнет в проходящую молодку. На степи отгуливаются купленные весной гурты волов, ватаги овец. Парень наблюдает за пастухами, по-хозяйски покрикивает на них. Вечером заедет в деревню, – бойкий на слово, веселый. Ходит в хороводе, пляшет и поет, балуется с девками. Везде, где появится, – смех и веселье. Мастер и кутнуть с мужиками. Ночью тихонько крадется к хате молодой вдовы или солдатской жены. В этом ухаре-парне столичные друзья с трудом узнали бы застенчивого, торопливо кашляющего в руку Кольцова. И уж совсем бы не поверили глазам, увидев его за торговыми его делами. Он продает в городе кожи, сало, дрова, закупает у крестьян скот, сговаривается на аренду пастбищ, торгуется за рощу на сруб. С ним держи ухо востро. Клянется, божится, выхваляет продаваемый товар, всячески хает покупаемый. Он хорошо усвоил все основы купеческой премудрости: «не обманешь, – не продашь», «на то и щука в море, чтоб карась не дремал». Особенно разгорается в нем душа, когда перед ним человек неопытный, – тут он уж прямо за честь почитает надуть его самым бессовестным образом. О своих торговых проделках Кольцов с ухарством рассказывал даже столичным своим друзьям, – как ловко он надувает имеющих с ним дело простаков.
– Уж если торгуешь, все норовишь похитрее дело обделать: руки чешутся.
Белинский с горестным изумлением спрашивал:
– Ну, а если бы вы, Алексей Васильевич, с нами имели дело, – и нас бы надули?
– И вас. Ей-богу, надул бы. Может быть, и вдвое потом бы назад отдал, а не утерпел бы. Надул-с!
Торговал Кольцов не от себя. Он состоял
Кольцов вполне зависел от отца. Он был сметлив, практичен, отец постепенно передал ему все дела, но держал сына в ежовых рукавицах, требовал строгой отчетности; собственных денег у Кольцова никогда не было; любой приказчик по найму был независимее и богаче этого хозяйского сына. По поручению Кольцову случалось ездить в столицы – продавать гурты скота, хлопотать по судебным делам, которых у старика было несчетное количество, особенно с крестьянами по аренде земель. Тут в первый раз старик почувствовал, что пустяковые стишки, которые кропал чудак-сын, дело не безвыгодное. Стишки доставили сыну знакомство с сановными особами, очень полезными при ведении судебных дел. По просьбе сына, Жуковский, князь Вяземский, князь Одоевский писали письма воронежским властям и в судебные инстанции и тем много способствовали удачному исходу целого ряда кольцовских процессов. Однако процессов этих было так много, просить покровителей приходилось так часто, что даже благодушный Жуковский наконец стал принимать Кольцова холодно и избегать с ним встреч.
Поездки в столицы были для Кольцова светлыми, освежающими дух полосами в темной, обывательской жизни, какую ему приходилось вести в Воронеже. В эти-то поездки он и виделся со своими учеными друзьями, посещал литераторские сборища. В 1836 г. познакомился с Пушкиным. Узнав о приезде Кольцова, Пушкин просил его к себе. Хлопоты по делам отца и застенчивость мешали Кольцову отозваться на приглашение. Получив второе приглашение, Кольцов набрался смелости и пошел. Вид Пушкина его поразил: худой, черный, со впалыми глазами и с всклокоченными волосами, он работал в своем кабинете. Множество книг и горы рукописей лежали перед ним. Кольцов назвал свое имя. Пушкин крепко пожал его руку и сказал:
– Здравствуй, любезный друг, я давно желал тебя видеть.
«В обхождении Пушкина, – рассказывает Анненков, – была какая-то удивительная простота, выпрямлявшая человека и с первого раза установлявшая самые благородные отношения между собеседниками. Кольцов был поражен дружелюбною откровенностью приема, сделанного ему Пушкиным. С робостью явился он к знаменитому поэту и не встретил ни тени величавого благоволения, ни тени покровительственного тона». Кольцов просидел у Пушкина довольно долго и потом был еще несколько раз. Он вручил Пушкину для его «Современника» кипу тетрадок со стихами. Из них в «Современнике» появился только «Урожай». По словам Краевского, Пушкин заметил, что не все стихи Кольцова можно печатать, и при этом высказался о нем как о «человеке с большим талантом, с широким кругозором, но бедном образованием, отчего эта ширь рассыпается более во фразы».
Через год Пушкин погиб. В известном стихотворении «Лес», посвященном его памяти, Кольцов писал:
Не осилилиТебя сильные,Так подрезалаОсень черная.С богатырских плечСняли голову –Не большой горой,А соломинкой.Жить Кольцову в Воронеже становилось все тяжелее. После широкой литературной и художественной столичной жизни вялая жизнь глухого городка мало удовлетворяла. Торговля становилась все противнее. «Нет голоса в душе быть купцом». «Мне скучно жить в Воронеже, – писал Кольцов Белинскому, – живу-страдаю, – людей нет, одиночество, жутко, дела грязны и время берут почти все сутки… Тесен мой круг, грязен мой мир; горько жить мне в нем. И я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно». И с ужасом чувствовал, как засасывает его житейское болото. «Сидя в болоте, не полетишь орлом; будь и крылья, – да глупая грязь их так сплющит, что и на ногах не устоишь, а уж куда лететь! – хоть бы глупые ребятишки не закидали камнями!» Отношения Кольцова с отцом начали портиться, и что дальше, то больше. В 1841 г., воротившись из деловой поездки в Москву, Кольцов писал Белинскому: «Из Москвы я домой приехал, как чужой. Отец принял другой характер, потому что его дрянные дела все кончены; и какие остались, те ему полицией не грозят, и он очень рад бы был, если бы я никогда не приезжал. У нас с ним пошли отношения самые сухие. Он хотел, чтобы я был мальчик, его лошадь, без гривенника в кармане, – я не согласился». Долго они препирались. Наконец сговорились на том, что Кольцов на год останется при отце, достроит новый дом, который должен был давать доходу семь тысяч, а потом отец предоставит ему жить, где хочет, и будет давать в год по тысяче рублей. Кольцов хорошо знал жульническую натуру отца и хотел формально закрепить эти условия. Отец ответил:
– Не хочешь ли печеного рака?
Всю жизнь работая на отца, Кольцов на четвертом десятке лет остался без всяких средств, без определенного положения, во всем завися от крутого и самовластного отца. Обычная картина старозаветной купеческой семьи: работай, во всем угождай батюшке, после его смерти сам станешь хозяином, – конечно, если ничем его не прогневишь и он не лишит тебя наследства. Друзья уговаривали Кольцова разорвать с отцом, открыть в Петербурге книжную лавку или взять на себя заведывание конторой «Отечественных записок». Но Кольцов был натура инертная, он неспособен был смело разорвать путы и броситься в новую жизнь, не зная, что она ему даст. И был он человек практичный. Открыть книжную торговлю? А деньги где? Притом торговать – значит плутовать, а что он за звезда, что один между плутами будет честен? Заведовать конторой? Из мальчика предлагают идти в работники: удачная перемена!.. И он продолжал жить в опостылевшем Воронеже.