Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения
Шрифт:
Но срочно надо было улаживать денежные вопросы: за невестой ничего нет, его собственных доходов, чтобы начать семейную жизнь, тоже не предвидется, – необходимо что-то предпринять. Об этом следующее письмо Пушкина, которое сразу пишется им после согласия родителей Натальи Николаевны на замужество.
16 апреля 1830 г. А. Х. Бенкендорфу. Из Москвы в Петербург. Перевод с франц.
Генерал,
С крайним смущением обращаюсь я к власти по совершенно личному обстоятельству… Я женюсь на м-ль Гончаровой, которую вы, вероятно, видели в Москве. Я получил ее согласие и согласие ее матери; два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное состояние и мое положение относительно правительства. Что касается состояния, то я мог ответить, что оно достаточно, благодаря его величеству, который дал мне возможность жить своим трудом (Пушкин слегка лукавит, но пишет об этом, чтобы в конце письма обратиться с определенной денежной просьбой – Е. К.). Относительно же моего положения я не мог скрыть, что ложно и сомнительно. Я исключен из службы в 1824 году, и это клеймо на мне осталось. Окончив Лицей в 1817 году с чином 10-го класса, я так и не получил двух чинов, следуемых мне по праву, так как начальники мои обходили меня при представлениях…
Госпожа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя… Счастье мое зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность.
Прошу еще об одной милости: в 1826 году я привез в Москву написанную в ссылке трагедию о Годунове. Я послал ее в том виде, как она была, на ваше рассмотрение только для того, чтобы оправдать себя. Государь соблаговолив прочесть ее, сделал мне несколько замечаний о местах слишком вольных, и я должен признать, что его величество был как нельзя более прав. Его внимание привлекли также два или три места, потому что они, казалось, являлись намеками на события, в то время еще недавние; перечитывая теперь эти места, я сомневаюсь, чтобы их можно было бы истолковать в таком смысле. Все смуты похожи одна на другую. Драматический писатель не может нести ответственности за слова, которые он влагает в уста исторических личностей.
Он должен заставить их говорить в соответствии с установленным их характером. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано все сочинение, на то впечатление, которое оно должно произвести.
Моя трагедия – произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркнуть того, что мне представляется существенным. Я умоляю его величество простить мне смелость моих возражений; я понимаю, что такое сопротивление поэта может показаться смешным; но до сих пор я упорно отказывался от всех предложений издателей; я почитал за счастье приносить эту жертву высочайшей воле. Но нынешними обстоятельствами я вынужден умолять его величество развязать мне руки и дозволить напечатать трагедию в том виде, как я считаю нужным.
Это сильный ход Пушкина. Он предполагает, что царь, рассчитывая на семейную, то есть более покойную жизнь поэта, примет его условия. На самом деле Пушкин демонстрирует очевидную непокорность в связи с содежание «Годунова» и заявляет о позиции, от которой он не может отступиться. Причем аргументирует это ссылкой на эстетический как бы характер своего упрямства. Одновременно, напечатав трагедию, Пушкин может решить свои финансовые проблемы и начать семейную жизнь, не влезая в очередные долги.
Конец (не позднее 28) апреля 1830 г. В. Ф. Вяземской. Из Москвы в Петербург. Перевод с франц.
Относительно смутившей вас фразы я прежде всего скажу, что не надо принимать всерьез всего того, что говорит автор. Все превозносили первую любовь, он счел более занятным рассказать о второй. Может быть, он и прав. Первая любовь всегда является делом чувствительности: чем она глупее, тем больше оставляет по себе чудесных воспоминаний. Вторая, видите ли, – дело чувственности. Параллель можно было бы провести гораздо дальше. Но у меня на это совершенно нет времени. Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена.
3 мая 1830 г. Н. О. и С. Л. Пушкиным и О. С.Павлищевой. Из Москвы в Петербург. Перевод с франц.
Дорогие родители, я получил еще два ваших письма. Могу вам сказать лишь то, что вы уже знаете: что все улажено, что я счастливейший из людей и что я всей душой люблю вас.
Его величество всемилостивейше выразил мне свое благосклонное удовлетворение заключаемым мною браком. Он дозволил напечатать мою трагедию в том виде, как я сочту нужным.
Около (не позднее) 5 мая 1830 г. П. А. Плетневу. Из Москвы в Петербург.
Милый! Победа! Царь позволяет мне напечатать «Годунова» в первобытной красоте… Думаю написать предисловие. Руки чешутся, хочется раздавить Булгарина. Но прилично ли мне, Александру Пушкину, являясь перед Россией с «Борисом Годуновым», заговорить об Фаддее Булгарине? Кажется, неприлично…
Вот зрелость поэта! – он ясно осознает свое место в русской литературе, свое влияние на общественную мысль, свое значение как художника. И разве это гордыня или преувеличение? Одновременно Пушкину хочется отхлестать Булгарина, который там и сям распускает слухи о том, что, мол, Пушкин исписался, ничего давно не создавал и пр. Эти слухи отражены в переписке членов семьи Карамзиных, одних из самых близких к Пушкину людей, что говорит об известной их распространнености в обществе. Но через несколько месяцев Пушкин ответит всем им своей восхитительной «болдинской осенью», создав целый ряд невиданных в русской литературе сочинений – от «Маленьких трагедий» до «Повестей Белкина».
19–24 мая 1830 г. Е. М. Хитрово. Из Москвы в Петербург. Перевод с франц.
С вашей стороны очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Не вижу ни одного подходящего. Я питаю отвращение к делам и к бумагам, как выражается граф Ланжерон. Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту, да и что я стал бы делать при дворе? Мне не позволяют этого ни мои средства, ни занятия. Родным моей жены очень мало дела и до нее и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я никогда не изменю их.
Пушкин и здесь проявляет свою интуицию, именуя императора хозяином, что впоследствии намертво приклеится к другому властелину земли русской – Сталину. Но вот его откровенность с одним из своих задушевных конфидентов – Е. М. Хитрово, дочкой великого полководца М. Кутузова, говорит о том, что ничего хорошего в отношениях с близкими родственниками жены не просматривается. Забегая вперед, надо сказать, что в ситуации дуэли Пушкина с Дантесом и после смерти поэта, как ни странно, семья Гончаровых заняла позицию, близкую к извиняющему пониманию поведения француза. Конечно, к этому моменту Дантес формально был их прямым родственником, женившись на Екатерине Гончаровой, но нравственная и человеческая глухота применительно к Пушкину со стороны всего семейства Гончаровых едва ли может быть оспорена.
Последние числа августа 1830 г. Н. Н. Гончаровой. В Москве. Перевод с франц.
Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, – я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать.
Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь.
31 августа 1830 г. П. А. Плетневу. Из Москвы в Петербург.
Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает – а я должен хлопотать о приданом да о свадьбе, которую сыграем Бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню, Бог весть, буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь…
Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью, которой обязан я был Богу и тебе. Грустно, душа моя, обнимаю тебя и целую наших.
9 сентября 1830 г. П. А. Плетневу. Из Болдино в Петербург.
Теперь мрачные мысли мои рассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня колера морбус. Знаешь ли, что это за зверь? Того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает – того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь, а ты и пиши мою биографию. Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! И более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином, на щите…
Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает…