Пушкин. Тридцатые годы
Шрифт:
Вместе с тем император Высочайшим манифестом от 13 июля 1826 года гарантировал неприкосновенность родственникам всех осужденных по делу декабристов:
«Наконец, среди сих общих надежд и желаний, склоняем Мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступлением отпали родственные их члены. Во все продолжение сего дела сострадая искренно прискорбным их чувствам, Мы вменяем Себе долгом удостоверить их, что в глазах Наших союз родства предает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон Христианский» [32] .
32
Николай Первый. Высочайший манифест 13 (25) июля 1826 года (день казни пятерых декабристов). Процесс декабристов. С. 120.
Суровые наказания, выпавшие на долю подавляющего большинства осужденных заговорщиков, не могли не вызвать разочарования
«О чем не думаю, как не развлекаюсь, а все прибивает меня невольно и неожиданно к пяти ужасным виселицам, которые для меня из всей России сделали страшное лобное место. Знаешь ли лютые подробности казни? Трое из них: Рылеев, Муравьев и Каховский – еще заживо упали с виселицы в ров, переломали себе кости, и их после того возвели на вторую смерть. Народ говорил, что, видно, Бог не хочет их казни, что должно оставить их, но барабан заглушил вопль человечества – и новая казнь совершилась» [33] .
33
Остафьевский архив. Т. V. Вып. 2. СПб., 1913. С. 54–55.
Тогда же в Записной книжке он отметил: «…13-е число жестоко оправдало мое предчувствие! Для меня этот день ужаснее 14-го декабря. По совести, нахожу, что казни и наказания несоразмерны преступлениям, из коих большая часть состояла только в одном умысле. Вижу в некоторых из приговоренных помышление о возможном цареубийстве, но истинно не вижу ни в одном твердого убеждения и решимости на совершение оного» [34] .
Насколько можно судить о политической позиции Пушкина по письмам этого времени, вряд ли его оценка происшедшего сильно отличалась от оценки Вяземского. Из этого не следует, однако, неприятие власти как таковой. Критическое отношение к определенным ее действиям – нормальная реакция любого свободно мыслящего человека.
34
Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. IX. СПб., 1884. C. 81.
Но вернемся немного назад.
Судя по переписке, с середины января 1826 года Пушкин начинает надеяться «на высочайшее снисхождение» и предпринимает в связи с этим недвусмысленные шаги навстречу правительству.
Сначала он обращается к Жуковскому (20-е числа января 1826 года), советуясь с ним: «Кажется, можно сказать Царю: „Ваше Величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли наконец позволить ему возвратиться?“» (13, 258). Затем (в начале февраля) – к Дельвигу, сообщая, что желал бы «вполне и искренно помириться с Правительством» (13, 259). В начале марта с тем же вопросом обращается он к Плетневу, а затем вновь к Жуковскому, уже прямо прося его ходатайствовать об освобождении.
11 мая Пушкин в Пскове дает подписку о том, что не принадлежал к тайным обществам – в соответствии с рескриптом царя от 21 апреля 1826 года, обязывающим всех «находящихся в службе и отставленных чиновников и не служивших дворян» засвидетельствовать это [35] .
Наконец, в промежутке времени от 11 мая до 15 июня Пушкин пишет прошение Николаю I, мотивируя свою просьбу, кроме прочего, расстройством здоровья (13, 283).
Мы не располагаем сведениями о том, когда это письмо в соответствии с установленным порядком было направлено Пушкиным псковскому гражданскому губернатору Б. А. фон Адеркасу [36] , но известно, что псковский генерал-губернатор Ф. О. Паулуччи [37] получил от Адеркаса соответствующий рапорт со всеми необходимыми приложениями 24 июля 1826 года. Известно также, что Паулуччи 30 июля 1826 года отправил министру иностранных дел К. В. Нессельроде специальное письмо, излагающее суть вопроса, и просил «повергнуть оное на Всемилостивейшее Его Императорского Величества воззрение и о последующем почтить» его уведомлением [38] .
35
Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. 1. СПб., 1903. С. 429–430.
36
Фон-Адеркас Борис Антонович (1775–1831) – псковский гражданский губернатор.
37
Паулуччи Филипп Осипович (1779–1849) – псковский генерал-губернатор.
38
Русская Старина. 1908. Т. CXXXVI, октябрь. С. 416.
Оставшееся время до коронации нового императора Пушкин с волнением ждет решения своей участи. Надежда на скорое освобождение не была беспочвенной, об этом говорит, в частности, письмо Дельвига в Тригорское, в котором он еще 7 июня 1826 года пророчил: «Пушкина верно отпустят на все четыре стороны; но надо сперва кончиться суду» [39] (суду над декабристами. – В. Е.).
С другой стороны, мать поэта Н. О. Пушкина [40] еще 27 ноября 1825 года обратилась с письмом [41] к генералу И. И. Дибичу [42] , приближенному императоров Александра I, а затем и Николая I, с просьбой разрешить ее сыну покинуть Псковскую губернию, где ему не может быть оказана надлежащая медицинская помощь. Весь путь прохождения письма нам не известен, известно лишь, что в канцелярию Главного штаба, которым руководил Дибич, письмо Н. О. Пушкиной поступило 3 февраля 1826 года [43] и не сыграло никакой роли в освобождении сына.
39
Семевский М. И. Прогулка в Тригорское // С.-Петербургские ведомости. 1866. № 163.
40
Пушкина Надежда Осиповна (1775–1836) – мать Пушкина, рожд. Ганнибал, внучка А. П. Ганнибала, любимца Петра I.
41
Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. Т. 2. С. 99.
42
Дибич Иван Иванович (1785–1831) – военачальник, участник войны 1812 года.
43
Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. Т. 2. С. 122.
Но она не оставляла своих надежд на успех, и поэтому в самом конце августа 1826 года Вяземский пишет по ее просьбе новое письмо в «Комиссию прошений, на Высочайшее Имя приносимых», в котором от имени матери Пушкина, в частности, сообщается, «что ветреные поступки по молодости вовлекли сына ее в несчастие заслужить гнев покойного Государя, и он третий год живет в деревне, страдая аневризмом без всякой помощи; но ныне, сознавая ошибки свои, он желает загладить оные, а она, как мать, просит обратить внимание на сына ее, даровав ему прощение» [44] . Письмо это поступило в Комиссию 31 августа 1826 года. Но опоздало, потому что решение о судьбе Пушкина уже было принято царем.
44
Там же. С. 165.
За три дня до этого дежурным генералом Главного штаба А. Н. Потаповым [45] была записана следующая резолюция Николая I: «Высочайше повелено Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мне. Писать о сем псковскому гражданскому губернатору. 28 августа» [46] .
31 августа начальник Главного штаба барон И. И. Дибич направил псковскому гражданскому губернатору Б. А. фон Адеркасу письмо следующего содержания: «По Высочайшему Государя Императора повелению, последовавшему по Всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше Ваше Превосходительство: находящемуся во вверенной Вам Губернии Чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с сим нарочным Фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже, свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только Фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к Дежурному Генералу Главного Штаба Его Величества» (13, 293) (курсив мой. – В. Е.).
45
Потапов Алексей Николаевич (1772–1847) – участник войны 1812 г., дежурный генерал Главного штаба.
46
Там же.
Выделенные нами слова распоряжения имеют чрезвычайно важное значение, так как непреложно свидетельствуют о том, что вызов Пушкина в Москву является ответом на его «Всеподданнейшую просьбу» и, следовательно, уже решено, что ему будет дозволено пользоваться услугами столичных докторов (именно в этом его просьба и состояла) и что он будет освобожден.
Поэтому 4 сентября, уже из Пскова, Пушкин отправил П. А. Осиповой в Тригорское письмо, написанное в довольно-таки приподнятом тоне: «…еду прямо в Москву, где рассчитываю быть 8-го числа текущего месяца; лишь только буду свободен, тотчас же поспешу вернуться в Тригорское, к которому отныне навсегда привязано мое сердце» (13, 294, франц.).
«В надежде славы и добра…»
Первая встреча и личное знакомство Пушкина c императором Николаем I состоялись 8 сентября 1826 года в Чудовом монастыре Кремля.
Мы исключаем из рассмотрения легенду о якобы имевшемся у Пушкина в кармане сюртука антимонархическом стихотворении, которое он якобы собирался вручить императору в случае неблагоприятного исхода аудиенции и от которого якобы сохранилось лишь заключительное четверостишие «Восстань, восстань, пророк России…». Во-первых, потому, что текст четверостишия, имеющий несколько неоднозначно читаемых вариаций, по своим эстетическим свойствам не может принадлежать Пушкину и его принадлежность Пушкину никак не доказана. Во-вторых, потому, что упомянутая легенда, искусственно раздутая ведущими советскими пушкиноведами в духе идеологических установок времени, основывается лишь на воспоминаниях нескольких современников, тесно связанных между собой дружеским общением, и не имеет никаких документальных подтверждений. Причем воспоминания эти были записаны через десятилетия после смерти поэта [47] .
47
См. об этом подробнее: Есипов В. М. «К убийце гнусному явись…» и «Вокруг “Пророка”» // Есипов В. М. Пушкин в зеркале мифов. М.: Языки славянской культуры, 2006. С. 127–172.