Пушковое царствие
Шрифт:
— Димка? Ты накосячил? Накосячил? Да? — тараторила она, портя мне и без того плохое настроение.
— Ага. Скоро под домашний арест меня транспортируют. На полгода — понуро сказал я.
— Это ерунда, не беспокойся. Главное, держать хвост по ветру, и учиться магии. Хочешь покажу кое — что? — спросила она.
— Давай.
— А ты мне мармеладку дашь тогда?
— Как обещал, конечно.
— Тогда смотри — сказала она и внимательно посмотрела мне в глаза. Потом подняла переднюю лапку, очертила ей круг вокруг себя, шумно вздохнула и зажмурилась. Её усики подрагивали и рот то открывался,
— Всё, ты меня удивила. Держи обещанное угощение — сказал я и отправил посыл припасённому угощению явиться на мои глаза. Мешочек с орехами и сладостями не заставил себя ждать. Отдав угощение, я пообещал белке, что, когда поучусь магии, обязательно вернусь, и мы с ней посоревнуемся. Белка села мне на плечо, прижалась своей пушистой мордочкой к моей щеке, и тихонько прошептала: «Всё будет хорошо. Спасибо». И поскакала с ветки на ветку, таща за собой мешок со сладостями, заслуженный.
Я собирался в дорогу. Все мази и отвары, вместе с подробной инструкцией об их применении я получил от Марии, и горячо поблагодарив её за своё здоровье, подготовился к транспортировке. Бобры уже ждали меня на плату. Отдав им последний мешок желудей, и обняв каждого на прощание, я выпил отвар. Через секунду вода накрыла меня с головой, и я, воспользовавшись бобром, который меня сопровождал, отправился домой. Когда я оказался в мойке собственного дома, я обрадованно обнял бобра, и спрыгнул капелькой воды на пол. Мои уже ждали меня, и очень оживились, прыгая со всех сторон и рассказывая о последних новостях.
— Дима, Ольга приходила три раза. Она нас кормила, и поила. И молока Татарину не давала, он оказывается с него болеет по-настоящему. Худо ему было без нас. Потому что он вор. С холодильника брал, а нам ничего не говорил — тараторила Маруся и без конца бегала вокруг меня, ожидая, когда я стану прежним, а не «прозрачным». Я ожидать четырёх часов не стал, подошёл к Татарину, и попросил отвар. Тот дал, не сказав мне ни слова.
Когда я оделся, и сел к столу, то подняв за холку Маруську, очень громко сказал:
— Никто не имеет право называть в моём доме никого из домочадцев — вором. Это плохое слово. А домовой хотел кушать, и ему нужно было как-то выживать. Меня месяц дома не было. Поняла?
— Ой, поняла конечно. Чего ты, Дима. Это я так, просто соскучилась очень — говорила Маруся, и запрыгнув мне на колени, начала лизать мне руку. Я погладил её, и Ваську тоже прижал к себе, и Татарина обнял.
— Я тоже скучал, очень. Хоть вы и вредные, но свои. А теперь, друзья мои, я буду делать нехорошие вещи. Как мужик. А вы терпите. Потому что мне больно и плохо, и по-другому я не умею. С этими словами, я подошёл к холодильнику, и открыв его, взял нераспечатанную бутылку водки. Потом пошёл в погреб, достал солёные грибы и огурцы. Сообразив нехитрую закуску своими руками, а не магией, я сел за стол, и налил в стакан водки.
— За ваше здоровье, домочадцы — сказал я и выпил. Через минуту, может через две, мне стало тепло и хорошо. Отошли на задний план проблемы, и бесконечный стыд за себя. Налив второй стакан, я внимательно осмотрелся, и не найдя возле себя ни одного усатого и хвостатого, за которого можно бы было выпить, решил обойтись без тоста. И выпил молча. Стало ещё лучше. Третий стакан я помнил уже плохо.
— Здравствуйте, мои вы хорошие. Хозяин дома наконец? — спросил Ольгин голос, который я слышал сквозь пьяный туман.
— Не слышу ответа, и судя по пустой бутылке на столе, он мой вопрос тоже не услышал. Дима, где ты? — продолжала говорить Ольга, пока не нашла меня, пьяного, лежащего на неразобранном диване.
— Я здесь — подал я свой голос, про себя удивляясь, как он хрипло звучит.
— Надо же, а мне говорили, что «белые» не имеют право на водку больше двух чарок. Не правда, что ли?
— Правда, — ответил я, — только на арестантов это не распространяется.
— Ба, набедокурил? — с иронией в голосе спросила она.
— Да, косячнул помаленьку. Теперь буду полгода под домашним арестом, без права на работу. Чем кормить домочадцев, и где учиться ремеслу, ума не приложу. Недоработано у нас, в ведомстве что — то. Встречают, провожают — всё молчком. Хоть бы раз что путное сказали.
— Ну здесь я тебе сама всё подскажу, я не первый год на них работаю. Я хоть и «чистая», а кухню их знаю хорошо. С водкой завязывай, завтра трезвым будь, как стекло. И учителя по ремеслу к тебе завтра сами придут, не сомневайся.
С этими словами, она пошла руководить домом. Я, чтобы не спугнуть её, из-под опущенных век смотрел, как она знатно справляется. Стол прибрала, обед приготовила, полы перемыла. Села к окну, какую — то книгу взяла, и читала, периодически подходя к чайнику, чтобы налить в кружку чай. Маруська и Васька возле неё крутились, как будто им мёдом было намазано. Она с ними игралась, кормила, и даже намыла их, чтобы шёрстка блестела и была чистой.
Проснулся я, когда что — то пошло не так. Пел петух. При чём, у меня под ухом.
— Это что такое? — спросил я в пустоту.
— Это Ольга вчера кур и петуха принесла, чтобы ты фермерством занимался, а не водку пил, — сказал Татарин, — хотя какой толк, ты наколдовать яйца и так можешь. Но думаю, она о твоём таланте даже не догадывается.
— Это не талант, это просто магия — сказал я и встал с дивана. Время «бичевать» себя прошло, и я решил пойти посмотреть, что же она принесла мне в сарай. Зайдя туда, я увидел красивых рыжух — наседок и яркого — пегого петуха. Он гордо вышагивал возле своего дамского батальона, и орал на всё горло.
— Н — да, — сказал я, — и чего прикажете с вами делать? Петух повернул ко мне голову, и заговорил. Но…Мне был непонятен его язык. Как ни старался он, ни одного слова его я не понимал. Петух даже крылом себе помогал, показывая, что — то. Но я махал отрицательно головой. Нет мол, не понимаю.
— Не старайся, он не пушковой. Это у нас язык с человеческим одинаковый, а они на своём, птичьем говорят. Нужно учить — сказал Васька, который подошёл к сараю, и тщательно вылизывая себя, острым глазом уже наметил, как к свеженькому снесённому яичку подобраться.