Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
Шрифт:
Скрылся из глаз Порт-Саид, а я, наработавшись за день в порту заготавливал на первые две недели пути продовольствие, - отдыхал, стоя до поздней ночи у борта и любуясь поразительным эффектом электрического свечения нашего парохода, которое озаряло тихие воды узкого канала и мертвую пустыню по обоим берегам его. Проплывали канал медленно, чуть не сутки. У меня было время подумать, как подоходчивее рассказать об Амурском крае, о Дальнем Востоке, обо всем, что интересовало их.
Утром Елисееву предстояла публичная лекция. Народу на эту лекцию набилось полным-полно. Рассказывать поначалу не давали - засыпали наперебой вопросами. И, оглядев растерянных своих подопечных, подумал Елисеев тогда о русском мужике, который отродясь не бил даже зайца в своей деревне, но приживется на переселении и, перекрестившись,
А жертв за 45 дней этого плавания окажется предостаточно.
Постепенно крестьяне с доктором сближались. То одному он помог, то другому, ни разу ни в чем не отказал и всегда простым был, обходительным. Переселенцы тоже стали стараться для своего русского доктора, не дрались больше между собой и помогали ему и команде во всем. После лекции Елисеев не откладывая в долгий ящик разбил людей на несколько групп, назначил из молодых сильных мужиков старших и прежде всего приказал переложить в трюме грузы потеснее, чтобы освободить по возможности побольше места для людей. Нашлись надежные, сметливые, они следили за порядком на берегу в местах долгих стоянок и помогали в портах на погрузке. Непривычные жить созерцанием, чтением, лишенные на пароходе стихии физического труда, они охотно принимались за работу, чтобы угодить доктору, которого все более чувствовали другом и помощником в своих делах и бедах.
– Ваше благородие, а как же вы-то сами на нашем корабле очутились?
– Как врач, если кто захворает.
– Как же так? Вы вроде и начальник, и мундир на вас, ваше благородие! Вишь, и лекцию говорили. Не только доктор.
– Мундир военного врача. А начальником приказали. Пароход-то французский, и команда их. По-русски не понимает. Путь впереди нелегкий. Сорок пять дней плыть. А дел на корабле очень много.
– Мы со всей радостью для вашего благородия.
– Это не для меня, это для вас самих нужно.
– Мы-то тебя, доктор, поначалу, ты уж прости нас, грешных, принимали за барина. А ты, одно слово, - ученый!
– Все же смилуйся, ваше благородие, вразуми нас, темных: где люди легше живут? В России али там, куда француз нас тащит?
– Я много где бывал, други мои горемычные, много могу порассказать вам, если вздумаете послушать, но одно все равно всегда и везде одинаково: богатые есть богатые, бедные остаются бедными.
– А и впрямь, может, чего и порасскажешь на досуге?
– Досуга у меня здесь уже не будет. И вам немалые испытания придется перенести, но кто осилит - собирайтесь. Я не откажусь.
– Когда "Кантон" вошел в Красное море, - продолжал свой рассказ Елисеев, - началась нестерпимая жара. В трюмах было невозможно находиться. Рвота, головные боли, понос изнуряли переселенцев. По утрам находили трупы задохнувшихся людей.
Из пустыни несся обжигающий ветер - самум. Люди мучились, задыхались, умирали. Я тяжко переживал свою беспомощность, но что я мог сделать?! Я работал без отдыха дни и ночи то на испепеляющем солнце, то в нестерпимой духоте помещений. На третий день плавания по Красному морю термометр даже в полночь показывал плюс двадцать восемь градусов по Реомюру. Но труднее всего приходилось детям. Обходя трюмы, я просто впадал в отчаяние. В нижних стояла по щиколотку вода, она гнила, издавала страшное зловоние. Повсюду темнота, грязь, копошившиеся в собственных нечистотах сотни людей. В цистернах вода нагревалась до сорока градусов, а иногда и выше и не могла утолить постоянной мучительной жажды. Дети умирали каждый день.
"Морские похороны" действовали удручающе даже на самых стойких пассажиров. Приходилось
Когда вышли в Индийский океан, жара спала, подули влажные, освежающие ветры - муссоны. Люди только вздохнули, и тут началась страшная качка. Она все увеличивалась. Несколько человек понесло вместе с тюфяками. Задержал их край борта, и они только чудом не оказались выброшенными.
Зато была очень приятна другая роль, - заулыбался рассказчик, и вся компания, напряженно слушавшая, облегченно вздохнула.
– Мы усаживались в рубке с французским капитаном и оформляли акты рождения. Я переводил на французский слова: губерния - гавермент, уезд - серкль. Неимоверного труда стоило передавать французскими буквами русские имена. Акты читались звучно и торжественно. Здесь присутствовали, как на празднике, все пассажиры. "Сегодня... такого-то числа в Индийском океане в виду острова Миникой и пэйзана Базиля (крестьянина Василия) и его эпус Люссии (жены Люси) родился фис Грегуар (сын Григорий). Записанные французским буквами волею алфавита превращались Иван - в Жана, Фекла - в Тэклу, Яков - в Жака, Ульяна - в Жюли... И я вовсе терялся, когда надо было написать по-французски: Мытищинская волость, деревня Рябая, крестьянин Сысой Щирбоватый...
Все засмеялись, а Елисеев помолчал и с грустью добавил:
– К сожалению, число умерших намного превышало число родившихся...
...На горизонте показался Сингапур. Пассажиров, как правило, не выпускали на берег. Но люди слишком изнемогли, и на этот раз, пользуясь властью начальника партии, под свою ответственность я нарушил правило. Переселенцы мои гуляли по странному городу с раскрытыми от удивления ртами. Тропическая растительность, разнообразие национальностей, экзотические животные, необычная архитектура. А вечером собирались группками и делились впечатлениями от увиденного. Я тоже делился впечатлениями, только с бумагой - записывал все увиденное и перечувствованное мною в этом нелегком пути.
После Сингапура плыть стало немного легче, да и человеческий организм начал приспосабливаться, но утомленность от длительного путешествия и безделье угнетали людей не меньше зноя и качек. И тогда еще один из вечеров Елисеев посвятил пассажирам: рассказывал им о своем путешествии поперек Малой Азии.
И наконец, чтобы как-то поднять их дух, Елисеев надумал устроить праздник с морскими играми. Среди пассажиров и команды отыскались дарования. Женщины составили славный хор. Парни затеяли пляски. Моряк-итальянец оказался со скрипкой, среди русских нашелся гармонист-самородок. Двое добровольцев использовали железные брусья, удачно имитируя бубны; француз-повар нарядился арлекином, буфетчик сочинил комические куплеты; нашлись и фокусник, и акробат. Праздник получился замечательный. Переселенцы попели, поплясали и под русскую гармошку, и под итальянскую скрипку. Матросы исполнили "Марсельезу" в честь годовщины французской революции. А один деревенский паренек читал стихи Пушкина. И как же его слушали люди!
9 августа "Кантон" пришвартовался в бухте Золотой Рог.
Пассажиры выходили на берег растерянные и притихшие. Люди ступали на землю. И не просто на землю, а на свою, на которой им предстояло быть вечно полноправными хозяевами и которая станет родной их детям, их внукам, их правнукам...
Все молчали под впечатлением услышанного. Елисеев тоже помолчал, потом сказал:
– Видите, ничего невероятного не было. Но я огорчен, что вынужден прерваться. Получается, что я вас обманул. О тайге не рассказал. Но сегодня с нами дети, им давно пора спать. Я обещаю рассказать об Уссурийском крае в самое ближайшее время, а вам, дорогой Константин Иванович, заранее отдаю на суд свою рукопись "В тайге".