Пусть танцуют белые медведи
Шрифт:
Мы потащились в отдел часов. Там-то все и должно было случиться!
— Смекнул? — спросил Пень.
Я кивнул.
— Поставим все на четверть третьего, — повторил он на всякий случай.
Мы задумали завести все будильники так, чтобы они зазвенели и забренчали в одно и то же время. Пень это специально придумал — хотел меня повеселить. Он покосился на меня, желая удостовериться, что я благодарен ему за эту выдумку. Но я не больно-то радовался.
И все же Пень взялся за дело. Его пальцы
Я стоял, зажав в руках диковинную звуковую бомбу с мордой Микки-Мауса, и перебирал кнопки настройки, когда Пень потянул меня за рукав куртки.
— Лассе, сматываемся, по-быстрому!
— Сейчас. Вот только с этими закончу.
Пень ринулся прочь, а я так и остался стоять с тикающими часами в руках, пальцы бешено что-то крутили, секундная стрелка вертелась от нетерпения, ноги, казалось, превратились в два бетонных столба. Я никак не мог отделаться от этих проклятых часов.
Они зазвонили прямо у меня в руках.
Да еще штук двадцать будильников задребезжали одновременно, а несколько часов с радио начали передавать новости.
Меня всего затрясло от этих звуков. Казалось, уши не выдержат и отвалятся. Хорошо еще, что я нацепил этот накладной нос с завязками на затылке. Я прижал часы к груди, чтобы хоть курткой немного заглушить звук. Никакого толка.
Вдруг бледный продавец указал пальцем прямо мне в сердце.
— Вот он!
Тут я опомнился.
Я пустился наутек, прижав к груди дребезжащий будильник.
Боясь обернуться, я мчался мимо прилавков, расталкивая покупателей, которые посылали проклятия мне вслед. Я бежал к отделу нижнего белья, потому что именно в той стороне скрылся Пень.
Но его нигде не было.
Зато я приметил кого-то другого. Мама!
Она вынырнула прямо у меня перед носом. Рядом с ней был какой-то тип в кожаном пиджаке. На маме была поросячьего розового цвета искусственная шуба, которую отец терпеть не мог. Эти двое стояли вместе и рассматривали пару голубых трусов с розовыми и желтыми штрихами, словно кто-то опрокинул на них пакет присыпки для тортов. Этот тип в коже положил руку маме на плечо. Похоже, эти трусы предназначались вовсе не для папы. Он-то носит только кальсоны.
В самый последний момент я попытался было незаметно улизнуть с их глаз долой, но вместо этого угодил в стенд с трусами, и тот рухнул на дядьку в кожаном пиджаке. Тут мама увидела меня и как закричит:
— Ты что?
На миг я замер. Этого было достаточно, чтобы тот тип сцапал меня. Он крепко прижал меня к своему пиджаку. Его запах ударил мне в нос, словно нервно-паралитический газ. Дядька ликовал. Живот у него то надувался,
А здорово его хрястнуло! Стенд-то был металлический и тяжеленький. И угодил ему прямо по затылку. Пара розовых трусов лежала у него на плечах, словно шаль.
— Что ты себе позволяешь! — заорал дядька.
— Ничего, — ответил я.
Я попытался отыскать взглядом маму. Почему она не спасает меня от этого психа? Когда я наконец-то углядел ее, она только скорчила гримасу, показывая мне, чтобы я помалкивал.
Тут я взбесился.
— Ты что, думаешь, можно вот так переть напролом? — вопил дядька.
Он поменял хватку и теперь держал меня за шиворот.
— Отпустите! — завопил я. — Отпусти меня, придурок чертов!
Пузо его еще больше задергалось.
— Думаешь улизнуть, да? — бушевал он. — Думаешь, я не понимаю, что ты стащил этот будильник, который у тебя под курткой? Сейчас я тебя живенько сдам охранникам. Эй!
Он махнул рукой, словно вздумал остановить такси прямо посреди универмага.
— Мама, — захныкал я, — ну скажи же этому придурку!
Но она ничего не сказала. Тогда я укусил его в торчавший живот. Я нашел местечко, где пиджак чуть отходил, и впился зубами в жировую складку. Дядька сразу разжал руки. Я кинулся к выходу. Будильник с Микки-Маусом так и остался при мне. Хорошо хоть, он трезвонить перестал!
Так я впервые встретился с Хилдингом Торстенсоном.
Отец разделывал свиную тушу на маленькие кусочки.
Я стоял в дверях и смотрел на его широкую спину. С потолка свисало на крюках несколько ободранных туш, похожих на серо-фиолетовые глыбы.
Мне не хотелось возвращаться прямо домой. Я вышел из метро на Ледовом стадионе и поплелся к отцу на работу. Он еще не заметил меня. Уши его пылали под белой шапкой. Руки, торчавшие из рукавов белого халата, тоже были красными. Это все из-за холода. Тут царила вечная зима, даже летом. Чтобы мясо не протухло.
— Папа!
Он обернулся и подмигнул, увидев мой торчащий накладной нос. Потом наклонился и легко, словно кусок вырезки, поднял меня к лампе дневного света под потолком.
— Это же Лассе, — заорал он. — Лассе, мой мальчик!
И все уставились на меня, поблескивая ножами, и заулыбались.
— Я подумал, можем поехать домой вместе, — сказал я.
— Конечно, — обрадовался папа. — Я уже скоро закончу.
И он снова взялся за работу. Но я не стал просто стоять в сторонке и пялиться. У меня в голове словно все еще звенели эти проклятые будильники. Запах кожаного пиджака все еще щипал нос, а во рту оставался отвратительный привкус.