Пусть умирают дураки
Шрифт:
Одной из ее черт, которые мне нравились в ней, было то, что она не любила, когда ее прерывают в разгар любовных утех. Иногда, в гостинице, она не позволяла мне отвечать на звонки или же открывать дверь официанту, который нес обед или напитки, если мы собирались в постель.
Через неделю, в воскресенье утром я позвонил Дженел. Я знал, что она обычно встает поздно, поэтому не звонил ей до одиннадцати. Последовал сигнал «занято». Подождав полчаса, я позвонил опять, и опять «занято», потом стал звонить через каждые десять минут, и так целый час, и все время было «занято». И вдруг меня осенило, я подумал, что наверно Дженел с Элис в постели, а трубка валяется под кроватью. Когда я, наконец, дозвонился, то ответила Элис. Голос ее был мягкий, очень довольный. Я сразу все понял.
В другой раз, когда мы собирались в Санта Барбару, ей вдруг позвонили и попросили приехать в офис постановщика, чтобы репетировать роль. Она сказала мне, что это займет только полчаса, и я поехал в студию вместе с ней. Постановщик был ее старый друг, и когда он вошел в офис, то сделал нежный, любящий жест, проведя пальцами по ее лицу, и она улыбнулась ему. Я сразу же разгадал смысл этого жеста: это было проявление нежности со стороны бывшего возлюбленного, а теперь хорошего друга.
По пути в Санта Барбару, я спросил Дженел, была ли она когда-нибудь вместе с этим постановщиком.
Она повернулась ко мне и сказала: «Да». И больше я не задавал ей вопросов.
Однажды мы назначили свидание вечером за обедом, и я приехал за ней в их с Элис квартиру. Открыла Элис. Мне она всегда нравилась и, странно, но я не думал, что она — возлюбленная Дженел. Я еще не был в этом уверен. Элис всегда целовала меня в губы, это было очень приятно. Она, казалось, всегда была рада моему обществу. Мы прекрасно ладили друг с другого. Но в ней чувствовалось отсутствие женственности: она была очень тонка, носила обтягивающие блузки, чтобы подчеркнуть свою фигуру, и была слишком деловита. Она предложила мне выпить, поставила запись Эдит Пиаф, и мы стали ждать, пока Дженел выйдет из ванной.
Дженел поцеловала меня и проговорила:
— Прости меня, Мерлин, я пыталась дозвониться до тебя в гостинице. Сегодня вечером у меня репетиция. Ко мне заедет режиссер и подвезет меня.
Я был поражен. И опять у меня екнуло внутри. Она широко улыбалась, но уголки рта ее немного вздрагивали, что заставляло меня думать о том, что она лжет. Она внимательно вглядывалась в мое лицо, видимо, хотела, чтобы я поверил ей, но она видела, что я не верю.
Она сказала:
— Он подъедет сюда забрать меня. Я постараюсь освободиться к одиннадцати.
— Хорошо, — проговорил я. — Через ее плечо я мог видеть, как Элис смотрится в свое зеркало, и не смотрит на нас, явно стараясь не слушать, о чем мы говорим.
Я подождал, действительно, приехал режиссер. Это был молодой парень, но уже почти совсем лысый, очень деловой и решительный. У него даже не было времени выпить с нами. Он спокойно сказал Дженел:
— Мы репетируем у меня. Я хочу, чтобы завтра ты была само совершенство, когда будем репетировать в костюмах. Мы с Эвартсом поменяли кое-что из одежды и по содержанию.
Он повернулся ко мне.
— Прошу извинить меня за испорченный вечер, но такова наша актерская работа.
Это была избитая фраза, звучавшая как пародия.
Он выглядел весьма неплохо. Я холодно улыбнулся ему и Дженел.
— О’кей, — процедил я. — Забирайте ее, на сколько вам надо.
При этих словах Дженел немного забеспокоилась и сказала режиссеру:
— Ты полагаешь, мы сможем управиться к десяти?
И режиссер сказал:
— Если будем работать в поте лица, то может быть.
Дженел сказала:
— Почему бы тебе не подождать здесь, у Элис. Я вернусь к десяти и мы сможем еще поехать поужинать. Идет?
— Конечно, — ответил я.
И остался у Элис. После того как они уехали, мы стали разговаривать о том, о сем. Она похвасталась, что заново отделала квартиру, взяла меня за руку и повела показывать комнаты. Они выглядели действительно прекрасно. На кухне были сделаны специальные жалюзи, буфеты и шкафчики были отделаны чем-то вроде мозаики. На потолке были подвешены медные кастрюли и прочее.
— Мило, — сказал я. — Не могу и подумать, чтобы Дженел пришло в голову все это.
Элис рассмеялась:
— Нет, это все я.
Затем она повела меня показывать три спальни. Одна из них явно предназначалась для ребенка.
— Это для сына Дженел, когда он приезжает к нам. Потом мы прошли в главную спальню, где стояла огромная постель. Она и в самом деле переделала ее.
Это была явно женская спальня: с куклами на стенах, большими подушками на диване и телевизором в ногах постели.
— Чья это спальня? — спросил я.
— Моя, — ответила Элис.
Мы прошли в третью спальню, которая была явно бутафорской и использовалась, это было видно, как чулан. Всякого рода рухлядь и обломки мебели были разбросаны по комнате. Постель была маленькая, покрытая стеганым одеялом.
— Ну, а это чья спальня? — спросил я издевательски.
— Это спальня Дженел, — ответила Элис, отпустила мою руку и отвернулась.
Я понял, что она лжет: они с Дженел спали вместе в большой спальне.
Мы вернулись в гостиную и стали ждать. В десять тридцать зазвонил телефон. Это была Дженел.
— О Боже! — сказала она. В ее голосе звучали трагические нотки, как будто ее поразила неизлечимая болезнь. — Мы еще не закончили. Может, через час. Ты подождешь?
Я рассмеялся.
— Конечно, подожду.
— Я позвоню еще, — сказала Дженел. — Как только будет ясно, что кончаем, о’кей?
— Конечно, — сказал я.
Мы подождали с Элис до двенадцати часов. Она хотела приготовить мне что-нибудь поесть, но я отказался. К этому времени мне уже стало смешно. Нет ничего смешнее, когда с тобой поступают, как с полным идиотом.