Пусть всегда будет атом
Шрифт:
Их эшелон выгрузили где-то под Одессой, на маленьком заросшем сорной травой полустанке. После чего их построили, выдали командирам карты местности и, очертив линию обороны, велели устраивать позиции, ожидая скорой атаки идущих на прорыв натовских танков.
Семён, как сержант-артиллерист, был определен командиром противотанковой пушки, и весь день он с солдатами расчета окапывал вверенное ему орудие, сооружал запасные позиции и отрывал укрытия на случай артобстрела. Все это они делали, замотав лица мокрыми тряпками (от радиоактивной пыли, что несло с пепелища Одессы), ибо в такую жару в противогазе работать было невозможно.
К ночи бойцы закончили
Долго спать им не пришлось: едва рассвело, как на горизонте взревели моторы и заклубилась радиоактивная пыль. Семён вместе с другими солдатами кинулся к своему орудию и приказал заряжать бронебойный снаряд. Затвор лязгнул. Один снаряд в стволе. Еще сотня имеется в ящиках. Если не хватит их, в окопах ждут связки старых, проверенных еще в Отечественную противотанковых гранат.
Натовская бронетехника шла вперед. Пылили танки, держались позади них боевые машины пехоты, приземистые, с черными крестами Бундесвера на бортах. Оценив расстояние, Семён начал наводить орудие, выцеливая идущий впереди вражеский танк.
Дальше все звуки вокруг исчезли, а его самого вдруг подняло над землёй, крутануло и швырнуло в липкую красную тьму, что сменила белую вспышку разорвавшегося рядом снаряда. Так и кончился первый и последний бой Семёна Афанасьевича на Войне.
Он пришел в себя уже в полевом госпитале, без половины зубов и без левой руки, оторванной разрывом выпущенного натовцами гаубичного снаряда. Из всего расчёта пушки он тогда оказался единственным выжившим, и трудно сказать, было то счастьем или проклятием.
Когда он вышел из госпиталя, Войны уже не было. От частей Советской армии и войск НАТО остались лишь дезорганизованные отряды, занятые попытками выжить в новом, выплавленном из ядерного огня, мире. Все, что оставалось изуродованному сержанту несуществующей армии, – это путь домой через фонящие радиацией дороги мимо остовов разбомбленной военной техники, мимо мародёров и бандитов. Не раз и не два Семён мог остаться там еще одним лежащим на обочине вздувшимся трупом, но он шёл к своей семье, не в силах сдаться и дать себе умереть, а потому вместо него в землю легли два мародёра, которым показалось, что нет ничего проще, чем отнять еду у инвалида.
Когда он вернулся в дачный поселок, его встретили только выжженные руины, страшно фонящие от радиоактивных дождей. От дома, где он несколько месяцев назад отдыхал с семьей, остался лишь прямоугольник фундамента и ничего более. Немногие люди, которых удалось встретить в окрестностях, лишь качали головами, говоря, что ничего не знают о его жене и дочке. В Астрахани, где семья жила до войны, тоже не нашлось их следов, так как дом Семёна Афанасьевича вместе со всем кварталом превратился в кучу панельных плит, разбросанных у излучавшей радиацию воронки. В других городах поблизости родни, к которой Вера с малышкой могла отправиться, у их семьи не было, и единственная ниточка, ведущая его к жене и дочке, оборвалась.
Теперь Семёну Афанасьевичу оставалось лишь думать, как выжить самому, ибо в ту пору многие люди и с двумя руками умирали с голода, что уж говорить про него, инвалида. К счастью, после того как Война заставила замолчать телефоны и телеграфы, писать люди стали гораздо больше. Так он и стал почтальоном, осев в уцелевшем в войну Трудограде.
Жизнь продолжалась. Обожженная кислотными дождями и наполненная радиацией земля к осени дала первый, скудный урожай. Овощи чистили, несколько раз проваривали, сливая подсоленную воду, чтобы хоть немного вывести радионуклиды. Выбора есть или нет не было: вслед за Войной пришел Голод, и неизвестно, что именно унесло больше жизней.
Первая зима была самой тяжелой. Руины городов уже были основательно разграблены, и запасы поселений быстро подходили к концу. Трудограду повезло: стоя на Каспийском море, он отправлял в его отравленные воды свой наскоро сколоченный рыболовецкий флот. Возвращались не все корабли, но те, что все же шли назад, несли в себе драгоценное съедобное серебро, иногда даже содержащее вполне безопасную дозу радиации. За счет рыбы и запасов с военных складов Трудоград устоял в первую зиму.
Затем была голодная весна, позже – сухое лето, полное бурь, несущих на город радиационную пыль и тяжелые тучи, прожигающие землю кислотными дождями.
Следующей зимой было уже легче: люди чуть приспособились, между уцелевшими поселками и городками пошла торговля, а с юга Советского Союза, пошли автоцистерны с нефтью, обеспечившие работу уцелевших котельных.
Работать почтальоном было в ту пору опасно как никогда, тем более, что тогда в городе ещё пытались платить людям пенсии. Случаи грабежа исчислялись десятками, и половина из них, если не больше, кончалась убийствами.
Многие почтальоны тогда стали покупать надежный ТТ и дорогущие, убойные Стечкины. Не проходило недели после покупки, как их находили мертвыми, с проломленными со спины головами или всаженными исподтишка заточками. Бандиты шли на все, чтобы завладеть хорошим оружием, и, как бы убоен ни был пистолет, за каждым человеком вокруг его владелец уследить мог. Поэтому с первой зарплаты Семён Афанасьевич купил на толкучке простой наган, довольно ржавый и побитый жизнью, чтобы не привлекать внимания бандитов, но достаточно надежный, чтобы пугнуть выстрелом рыскающие по городу стаи одичавших собак и мелкую криминальную сволочь. Чуть позже к нагану прибавился обрез ружья, на те случаи, когда надо было доставлять почту по деревням.
Так на пару с обрезом и наганом Семён Афанасьевич и прослужил почти что двадцать лет, все эти годы надеясь отыскать семью. Расспрашивал людей и встречался с почтальонами из других городов, пытаясь узнать, не слышали ли они о людях с его фамилией.
Полгода назад судьба свела его с Олегом, бывшим в Трудограде проездом электриком из Новых Зорь, который и рассказал, что знает Веру Берёзкину и ее дочку, что живут они в Краснознаменном, что Вера работает в местной школе, а Нина, ставшая уже совсем взрослой, возглавила агитотдел и мечтает открыть в городе театр.
В тот день Семён Афанасьевич вернулся домой ошарашенным услышанным. Первой мыслью почтальона тогда было бросить все и тут же поехать к ним, и он даже начал было собирать вещи, доставать из шкафа старый гражданский пиджак, разглаживать брюки… Но затем его взгляд упал в зеркало, на пустой рукав рубахи, висящий вдоль тела, на беззубое, постаревшее лицо, на тумбочку, где лежало двести семьдесят рублей, составлявших все его накопления за эти годы. Он разом поник и тяжело повалился на кровать. Затем привстал и, помедлив, убрал вытащенную одежду обратно в шкаф. Он боялся. Боялся того, что Верочка не примет его таким, того, что он своим видом просто отравит её с дочкой жизни. Потому он так и остался в Трудограде, предпочтя и дальше получать от Олега письма о жизни своих самых близких людей.