Пусть всегда будет атом
Шрифт:
Почтальон, как мог, ускорил свой шаг. Нужно было искать укрытие: от радиоактивной пыли, что поднимет ветер, плохо помогали его самодельные очки и респиратор.
Когда такое случалось на Трудоградском тракте, Семен Афанасьевич выискивал сброшенную в кювет машину с уцелевшими стеклами и пережидал там ненастье, но сельская шоссейка, по которой он шел, была пустынна, а единственный встреченный остов БМП фонил так, что почтальону пришлось обходить его по широкой дуге.
В спину ударил ветер. Зашелестели ветви высаженных у дороги тополей. По степи прошли первые, пока еще
Потертая карта обещала в паре километров впереди реку и стоящие на ней руины разбомбленного в Войну химкомбината. Почтальон, накинув очки и респиратор, зашагал вперед в надежде, что он успеет найти укрытие до того, как непогода наберет силу и все кругом исчезнет в клубах поднятой пыли.
Буря усиливалась, и все заволокло песком, лишь иногда в разрывах пыльных клубов перед почтальоном мелькали громады далеких цехов. Он шел почти вслепую, одолевая шквалы бьющего в лицо ветра, шел, пока буквально не уперся в накренившиеся бетонные плиты забора. Найдя в них пролом, почтальон спешно пролез во двор, рукой отодвигая прочь остатки хрупкой, как стекло, выеденной ржой и кислотными дождями колючей проволоки.
Когда буря поутихла на пару минут, он был уже в середине двора. Пыль опала, и почтальон смог оглядеться. На химкомбинате он был не один: двор был полон грузовиков с железными кузовами, пробитыми маленькими забранными решетками из приваренной снаружи арматуры окошками. Рядом с грузовиками суетились рослые парни в камуфляже и респираторах, ударами прикладов подгоняющие оборванных людей разгружавших машины.
Семену Афанасьевичу не нужно было даже смотреть на перекошенные, напуганные лица за решетками кузовов, на избитых в кровь подневольных грузчиков, чтобы понять, что на заводе решил остановиться отряд охотников за рабами.
Почтальон тут же поспешил назад, к упавшему забору, но его уже заметили, и двое работорговцев, зайдя за спину, отрезали путь к бегству.
Женщина смотрела на Семена Афанасьевича мертвыми, засиженными мухами глазами. Под ее телом лежало несколько стариков с простреленными головами и завернутый в истертое полотенце младенец. Почтальон, дрожа, стоял над выкопанной под забором ямой и смотрел вниз. Двое работорговцев курили за его спиной, совещаясь между собой:
– Безрукий, старый, только еду пожрет в пути. И за сотню рублей не сбудем, помяни мое слово, Сулим. Кончить его надо.
Второй охотник подошел ближе и с силой развернул почтальона лицом к себе, смотря на него расширенными, занимающими почти всю радужку зрачками. Грязные от мазута и оружейной смазки пальцы бандита залезли в рот почтальона, привычно ощупывая зубы.
Сулим скривился:
– С зубами тоже беда.
– Ну, вот и все. Давай, пулю в затылок, и дело с концом – плов стынет.
– Да погоди, плов не баба – может и поостыть. А сто рублей тоже деньги, между прочим. Сторожем на стройку какую-нибудь его вполне можно будет пристроить. Или на бахчу. Будет себе дед ходить, ворон пугать, хорошее ж дело.
– Забей, больше времени потеряем, пока покупателя искать будем. Шлепнем, и черт с ним. Ты, дедок, не серчай, сам таким нетоварным стал – сам за это и отвечаешь. Руку-то где посеял, а?
Не дождавшись ответа, работорговец несильно ударил Семена Афанасьевича по голове пистолетом, без злости, только показывая, что ждет ответа.
– Под Одессой, – тихо ответил почтальон.
Повисла тишина. Сулим сплюнул:
– Так, надо его Булату показать, а то еще казус какой выйдет. Пойдем, дед, покоптишь еще воздух немного.
Семена Афанасьевича ввели в заброшенный цех, где разместился командир работорговцев. Об этом не сложно было догадаться, учитывая, что прямо поверх замусоренных, засыпанных битой плиткой полов лежали драгоценные ГДРовские ковры, узоры которых освещали разномастные бронзовые подсвечники, судя по старинному виду, набранные по разоренным церквям.
Глава работорговцев разместился в центре освещенного ими участка цеха, за старинным, отделанный перламутром столом (не иначе как вынесенным из какого-то краеведческого музея). За его спиной суетились рабы, которые втаскивали выгруженные из машин шкафы с вещами, кровать с шелковым балдахином и прочие, необходимые для походной жизни вещи.
Семена Афанасьевича толкнули в спину, и тот подошел ближе, рассматривая предводителя работорговцев. Жилистый, дочерна загорелый, с аккуратной щеткой усов, он был одет в тельняшку и куртку афганку цвета хаки с генеральскими погонами и рядом тяжелых, золотых орденов, украшенных драгоценными камнями. На столе, рядом с картами, лежал берет, скроенный на военный манер, но блестевший черным бархатом.
– На цацки не смотри, – сидящий за картами человек поймал взгляд почтальона, – у бензиновых баронов принято, чтобы командиры как елки были. Понимаешь сам: авторитет упадет, если у соседа генерал более украшенным окажется.
Семен Афанасьевич только покивал, стараясь не выдать испуг перед сидящим.
– Так, мне доложили, ты под Одессой воевал? – работорговец посмотрел на почтальона с интересом и даже, как Семену Афанасьевичу показалось, некоторой доброжелательностью. – Я ведь и сам Войну там встретил. Звание? Часть? Кого знаешь?
Потекла беседа, сперва напоминавшая допрос, а затем плавно перешедшая в почти дружеский разговор. Ахмед-Булат, а тогда еще майор морской пехоты Булат Ахмедов, в начале Войны стоял вместе со своим батальоном всего в двадцати километрах от позиций Семена Афанасьевича, и потому им было, о чем поговорить:
– Атака чем закончилась натовских танков-то? Отбились наши? – искренне поинтересовался почтальон.
Генерал отмахнулся:
– Всех наших там и укатали: сперва гаубицами счесали, потом танками. Тебе еще повезло, что в тыл успел попасть, – генерал показал шрамы на своей коротко бритой голове. – Это меня там осколками посекло, во время контратаки. Мясорубка еще та… У меня жена там была, – на этих словах почтальон дрогнул, – хирургом в полевом госпитале. Их там вместе с палатками на гусеницы намотали. За это мы никого потом из того десанта живым не выпустили, да что с того уже…