Шрифт:
Глава 1
В Европе умер папа Григорий Великий. В Ирландии в самом разгаре был Золотой век Просвещения, а на континенте короли династии Меровингов правили большей частью того, что сейчас является Францией и Германией.
В Юго-Восточной Азии маленькое королевство Чампа, которое теперь известно как Южный Вьетнам, вело борьбу не на жизнь, а на смерть за свою независимость с Китаем и нынешним Северным Вьетнамом.
Наступил VII век, и великая династия Тан только поднималась в Китае, а на другом конце Азиатского континента почти неизвестный юноша по имени Магомет сидел, размышляя о сути человеческого бытия,
Там, где через несколько столетий расположится западная Юта, голодный койот трусил по бесплодным холмам.
Койот не знал, что такое история, он лишь помнил, где добывал пищу в последний раз; он также не знал, что благодаря ему скоро потянется цепочка событий, которые сделают богатыми нескольких мужчин и женщин и которые послужат причиной внезапной и жестокой смерти от ножа и пули по меньшей мере сорока человек.
Все это случится в будущем, более чем через одиннадцать столетий, но цепь событий началась с койота.
Склон холмистой пустыни, по которому бежал койот, на первый взгляд не отличался от тысяч таких же склонов, обрывисто спускавшихся к усыпанному камнями, пересохшему руслу реки, где вода появлялась только после дождей, когда старое русло кипело и бурлило, чтобы через час снова превратиться в безжизненный, пересыхающий в песке ручеек.
Сам склон состоял из песка, камней, низкорослого кустарника да редко разбросанного можжевельника.
Здесь не было ничего, что задержало бы взгляд человека и привлекло его внимание. Лишь выделялся темно-зеленым цветом можжевельник на фоне песочного склона, тут и там испещренного обнаженной горной породой.
На протяжении многих столетий этот склон почти не изменился: тут скатился валун, там пророс кедр, засох куст, пробегающее животное оставило свой след. Над холмом всегда висело солнце и постоянно дул ветер.
Койот помнил о бурундуке, жившем где-то у вершины холма. Это был очень хитрый бурундук, но койот надеялся, что в этот раз ему повезет больше, чем в прошлый.
Зная все повадки койотов, бурундук уже почуял его приближение, но был не прочь поиздеваться над врагом, поэтому он подождал, пока койот прыгнет, а затем махнул хвостом и скрылся в норе.
Подвывая от нетерпения, койот стал раскапывать нору, раскидывая вокруг себя песок и гальку. А потом его когти заскребли по скале, обнажая узкую щель, слишком маленькую для койота, но как раз подходящую для бурундука.
В бешенстве койот принялся грызть скалу. После этого он снова обежал вокруг норы, пытаясь найти другой ход, но безрезультатно.
Наконец, долго прорыскав и начиная копать то тут, то там, койот сдался, решив, что маленький бурундук не стоит таких больших усилий, и убежал, изредка оглядываясь назад.
Через два месяца пошел дождь. Земля оставалась рыхлой там, где ее копал койот, и струйка воды, падавшая со скалы, весело устремилась вниз, она перетекла через край ямы, и крохотный ручеек устремился по склону к основному потоку. Ручеек нес с собой частицы песка и ила, смешанные с почти незаметными чешуйками, отвалившимися от скалы, скусанной койотом. Потом внезапный поток иссяк, а чешуйки остались лежать, перемешавшись с песком.
В течение многих лет по этому склону барабанил дождь, а ветер срывал с него пылинки. Ягода можжевельника упала в щель в скале и проросла. Поздний осенний дождь заполнил щель, подул северный ветер и заморозил ее, а лед еще шире раздвинул края щели. Корни растущего можжевельника толкали и толкали скалу, пока она не раскололась, кусок ее упал, перевернулся и остался лежать на дне.
Оставшаяся часть тесно прижималась к склону холма. По обнаженной стороне камня, частью скрытой корнями можжевельника, в легко крошащемся кварце струились яркие пересекающиеся прожилки.
Лет через сто еще один койот остановился в тени можжевельника, чьи ветви теперь нависали над скалой, покусал сухие, твердые ягоды и немного отдохнул на толстом ковре из листьев, ягод и кусочков коры под деревом.
Осенью 1824 года какой-то траппер, пересекавший жаркий склон в направлении поросших лесом гор, сделал краткий привал в тени можжевельника. Потоки воды со скалы превратили разрытую койотом яму в широкий овраг глубиной в несколько футов, увеличивающийся по склону горы. Этот овраг скрывал от враждебных глаз костер, который траппер разжег, чтобы приготовить кофе.
Сидя над тлеющими углями, с удовольствием прихлебывая кофе, он лениво перебирал свободной рукой камешки и гальку. Один осколок крохотным сиянием отразил солнце. Покрутив камешек в руках, траппер обнаружил, что он, как кружевами, покрыт золотистыми прожилками.
Траппер никогда не видел золота, если не считать обручального кольца матери, но положил самородок в карман и забыл о нем, когда следующим утром тронулся в путь.
Девятнадцать лет он носил его, как талисман, считая, что камешек принес ему удачу. В 1843 году он забросил самородок в сундук и устроился, купив таверну в маленьком городке в Миссури. Он женился, пристроил к таверне конюшню и совсем забыл про самородок в сундуке. Но внутри золотистого камня таилось нечто дикое, непредсказуемое и неподвластное ему, нечто, что сейчас дремало внутри, но однажды вырвавшись наружу, вдребезги разнесет тишину ночей в Юте и Неваде грохотом ружейных и револьверных выстрелов.
Таверна и конюшня принесли трапперу достаток, жена родила ему сына. В 1849 году он помог деньгами золотоискателям, направляющимся в Калифорнию, но по равнинам прошла холера, и он потерял и жену и сына.
И все это время и в радости, и в печали он помнил виденную когда-то землю. Она жила в нем, и стоило ему закрыть глаза, как он чувствовал под собой хорошего коня, слышал колышущий траву или раскачивающий кедры ветер, вдыхал запах пыли, сосен и пороха.
Он помнил безлюдную, пустынную и тихую землю, по которой тут и там проплывали тени облаков. Он вспоминал огромные красноватые стены каньонов, темно-зеленые кедры, высокие хребты, покрытые золотом — даром осенних красок лесов. Громоздящиеся вверх снежные холмы, танцующий мираж пустыни, грудь индейца из племени черноногих в прицеле его кентуккийской винтовки — этого он забыть не мог.
В конце концов траппер продал таверну с конюшней. Он постарел, но сохранил силу и помнил, где оставил свое сердце. «Ты умрешь там, Джим», — предупреждали его, а он только улыбался.
Конечно, он может умереть на каком-нибудь пыльном склоне на рогах раненого бизона, или в лапах гризли на горной тропе, или со стрелой в животе. Он может принять свой последний бой где-нибудь на пустынном холме, как старый бык-бизон, которого окружили и вот-вот достанут волки.
«Прежде чем умереть, ребята, я еще услышу, как кричат дикие гуси на Грин-Ривер. Я еще раз пройдусь по следу лося и медведя, почую запах свежесрубленного кедра и сена в нехоженых лугах».