Пустые комнаты
Шрифт:
И вот он был, мой шанс.
У меня выработался четкий распорядок: я поднимался на кухню еще затемно, завтракал, спускался обратно в подвал, работал до полудня, набрасывался на еду, которую Говард оставлял на подносе под дверью (о том, что уже полдень, сигнализировало появление подноса), возвращался к работе, мыл кисти, чистил палитру и поднимался к ужину. К тому моменту уже темнело. Я мог отправиться на короткую прогулку к озеру, а мог устроиться напротив камина. Говард позволил мне гулять на длинном поводке.
Он синий? Твой поводок –
После ужина я заползал в спальник и тут же отключался.
Для меня стал привычен маршрут из подвала на первый этаж, я мог проделать его с закрытыми глазами: как из моего «президентского люкса», так и из студии.
После того как полотенце набиралось краски и растворителя, я бросал его в старую плетеную корзину для белья, которую Говард регулярно опустошал. Я использовал как бумажные, так и тканевые полотенца. Кисти промывал следующим образом: смочив ворс в проточной воде, круговыми движениями водил им по поверхности мыла, пока не образовывалась пена. Чистые кисти раскладывал на полотенце на полу душевой, предварительно расправив ворс и уложив его волосок к волоску.
Время от времени у меня начинали трястись руки, и я был вынужден прерывать работу. Ходил по комнате, разминал пальцы.
Первое время я возвращался в подвал сразу после ужина, но постепенно стал задерживаться наверху. Вскоре я разделил с Говардом обязанность по колке дров. Начал читать «По направлению к Свану» Пруста. Отчасти – из-за Утвиллера, который прочитал все семь томов из цикла «В поисках утраченного времени», и я держался за мысль, что однажды расскажу ему о своем подвиге. В основном – из-за отсутствия личных предпочтений. Я не любил читать и внезапно не полюбил, просто чтение оказалось не хуже любого другого способа заполнить вечера. Почему бы и нет? Благо хватало меня ненадолго.
В один из таких вечеров я поинтересовался, почему на месте одного из проемов в подвале – кирпичная кладка. Говард ответил, что понятия не имеет. Но лестницу заменил ты? Легкая улыбка. Что насчет хода с низким потолком и гладкими каменными стенами? Кто его пробил, для чего и куда он ведет? Вот тут Холт мог… должен был сказать, что не знает. Но он промолчал.
По этой причине я не отважился спросить о панцирной кровати.
Не уверен, что хуже: молчание или правда. Молчание подтверждает все твои домыслы, а правда, как правило, страшнее самых страшных из них.
Через несколько дней Говард бросил на стол колоду карт.
– Только скажи, если тебе потребуется утешение после провальной игры. – Я взял колоду и не глядя начал ее тасовать. – Могу полежать рядом, пока ты не убаюкаешь себя слезами. Потому что, черт возьми, я тебя уничтожу.
Говард усмехнулся, завязывая волосы в хвост. Я заметил, что его глаза могут менять оттенок. Кажется, это зависело от окружающего пространства, в котором чередовались то тени, то свет и, отражаясь в его радужке, влияли на ее оттенок. Как синева неба: чем меньше в атмосфере дымки и влаги, тем более насыщенным и глубоким получается цвет. Что, если на самом деле его радужка бесцветная, просто внутри ее свет ведет себя как в атмосфере – рассеивается в голубую часть спектра?
– Значит, карты, –
Он коротко глянул на меня.
Играл Говард из рук вон плохо, но ему постоянно везло. Как-то я пообещал вырвать ему печень, если он выиграет еще хоть раз. И он выиграл. Трезвая злость ощущалась иначе: ею было проще управлять, в то же время она жгла больнее.
Проведя какое-то время в особняке, я начал сомневаться, кто в кого пророс: Говард в дом, лес и озеро или это они возникли вокруг него.
Нравился ли мне Холт? Нет. Но он обладал чертами, которые я находил… располагающими. Он был терпелив, умел слушать и ему было что сказать.
Но, конечно, это не отменяло того, что он сделал. Того, что сделал я.
Откуда у него деньги? С южной стороны особняка была припаркована белая «Тойота ФДж Круизер», а один кемпинговый фонарь, которых у него было до полудюжины, стоил двести баксов. Не говоря уже о том, что он оборудовал мне студию в доме, который купил. Совершенно точно, в деньгах Говард не нуждался. Может, у него богатый папочка? Эта мысль показалась мне дикой. С трудом верилось, что у таких, как Холт, есть родители. Что его родила женщина, а не какая-нибудь волчица. Может, он даже приезжает на семейные обеды.
Теперь я постоянно думал о кровавом следе, ведущим под деревья. Так сбитый волк пытается уползти в подлесок. Разумеется, стукни его по-настоящему сильно – и никуда он не уползет. Да, Говард был крепким – крепче, чем когда-либо был я. Но не бессмертным; об этом свидетельствовала кровь на дорожном полотне.
Кое-что начало складываться у меня в голове. Я не просто причинил Говарду боль, а напугал его. Что-то подсказывало мне, что это с ним случалось нечасто. Может, мне удалось то, что прежде не удавалось никому: причинить боль и напугать Говарда Холта.
И вот тут-то вставал куда более волнительный вопрос: кем он был? Кажется, впервые у меня появился какой-никакой ответ: кем-то вроде охотника, только некоторая его добыча ходила на двух ногах.
Когда озеро сковало льдом, а на льду образовался снежный перемет, произошли два события. Первое: Говард перестал запирать дверь. Я знал, что она не заперта, но теперь в подвале меня держала не дверь, а картина.
Второе: я начал чувствовать себя лучше. Это не произошло за один день, я не проснулся, радуясь трезвости, но потихоньку научился чувствовать себя комфортнее в ней. Вроде кожанки, которая жмет в плечах, однако со временем разнашивается.
Я по-прежнему не был до конца убежден, что выпивка не заслуживает моего внимания, а я – ее. Вряд ли это когда-нибудь произойдет. Скорее всего, если бы мне вложили в руку бутылку, я бы сказал: «А пошло оно к черту». Да что там! Конечно, так бы и сказал. И накатил.
Алкоголь был для меня чем-то вроде болеутоляющего – сжимал, словно сетчатый питон, пока кости не начинали трещать. Но даже это изнурительное объятие я всегда принимал с благодарностью. Так жар делает мир ярче и чище. Часть меня рвалась в жар и только там, в огне, обугливаясь, находила успокоение.