Пустыня внемлет Богу. Роман о пророке Моисее
Шрифт:
— Жаль расставаться, но такова судьба, — говорит Мерари, — бурдюки ваши, господин мой, полны водой, достаточно еды. Берите любого верблюда из запасных, вам еще дня три ходу.
— Вас ждет долгий, тяжкий путь, — говорит Моисей, — каждый верблюд на вес золота. У меня же золота достаточно, чтобы добраться. Да и надо привыкать к пешему ходу. Вы же предсказали мне, Мерари, а я вам верю, что ждет меня долгая пастушеская жизнь. Прощайте…
Сидит Моисей на каком-то случайно подвернувшемся на обочине дороги камне, всматривается вслед чему-то, что было караваном, а стало миражем, и стоит на миг закрыть глаза, открыть —
Глава седьмая. Мидиан
1. На пороге тайны или на краю пропасти в Ничто?
На второй день пути к югу слева явственно приблизились ранее не виданные Моисеем по высоте и обрывистости багровые, напоминающие цвет рубленого мяса горы.
Они как бы маячили издалека, но рядом выросли внезапно.
Они тяготят и в то же время притягивают скрытой мощью вздыбившегося и застывшего в прыжке камня посреди ровного, погруженного в непробудный сон пространства.
Поражают высотой огромные массы песка, лежащие в долинах между распадками и словно бы нанесенные с высот, быть может, потоками дождевых вод, но в эти невыносимо знойные часы лета невозможно поверить, что здесь вообще когда-либо текли или могут течь воды.
После полудня пекло загнало Моисея в один из таких распадков. Устроившись в тени скалы, лежит Моисей и думает о том, что вот уже второй день облекающее его в пути безлюдное и безмолвное пространство полно эхом бесед с Мерари и все второстепенное в этих беседах мельчает, выхолащивается и исчезает, а истории с жертвоприношением Авраама, колодцами Исаака, пастушеством и женами Иакова, продажей в рабство и возвышением Йосефа все мощнее встают, как эти горы вздыбленного камня, похожего на взметнувшиеся и оголившиеся взгляду корни мира.
Так и засыпает Моисей с этой мыслью и впервые погружается в глубокий сон без сновидений, и кажется, окружающее безмолвие чутко и щадяще сторожит его сон.
С первыми лучами солнца просыпается от мелкого топота, блеянья, хлопанья пастушьих бичей. В распадке еще темно, безмолвие доносит звуки издалека, как будто стадо и пастухи рядом. Поднявшись на гребень, Моисей видит довольно далеко внизу стадо, идущее по дороге туда же, куда направляется и он. Затем дорога внизу уходит куда-то вправо, исчезают пастухи вместе с овцами, и великолепная синева раннего неба прядает к ногам идущего по гребню. Воздух в эти часы прозрачен, и в дальнем далеке ясно видна зелень оазиса, метелки пальм.
Солнце уже стоит довольно высоко, когда Моисей, увидев с высоты колодец, спускается к нему, с наслаждением пьет из черпака холодную до ломоты в зубах воду, присаживается на камень. Вот и стадо овец в легком облаке пыли, но по закутанным в ткани фигуркам можно определить, что гонят стадо женщины; вот они приближаются, негромко говорят между собой нежно-высокими птичьими голосами, сдерживают рвущихся к воде овец, тонкими, но сильными руками черпают воду и льют в корыта для водопоя. Шум, цоканье, щелканье бичей усиливаются. Только теперь Моисей замечает вынырнувшее из облака пыли еще стадо, то самое, увиденное им с гребня, — это пастухи щелкают бичами, отгоняя первое стадо и женщин от колодца.
Встает Моисей, и оказывается, пастухи эти ниже и мельче его, идёт к ним, внезапно ощутив нечто странное, словно страх перед пространством, тлевший в нем все эти дни бегства, обернулся силой в том измерении, в котором эти человечки кажутся мелкими, суетными, нестрашными. Он поднимает руку, и этого достаточно, чтобы паухи замерли, опустили бичи, как псы поджимают хвосты, отошли вместе с овцами на безопасное расстояние, суеверно глядя на незнакомца, готовые в любой миг обратиться в бегство.
Ощущая на себе быстрые, как вспышки пламени, взгляды женщин из-под платков, Моисей помогает им напоить бестолково лезущих друг на друга, чтоб добраться к корыту с водой, овец. Сверкание глаз выдает совсем не женское, а девичье любопытство, да и движения их еснительно-угловаты и торопливы: скорее угнать стадо в жажде кому-то рассказать о том, что случилось. Моисей возвращается к камню, на котором сидел. И пока он собирает свои бурдюки и вещи, а паухи так и не приближаются к колодцу, ожидая, когда он удалится, прибегает одна из девиц, явно со смелостью дикого животного касается одежды Моисея и, обдав его синью глаз из-под длинных черных юниц смуглого лица, приглашает жестами следовать за ней.
Под сенью пальмы, у входа в самый большой шатер среди скопления палаток, стоит Итро.
– Я давно предчувствовал нашу встречу, — обнимает он Моисея, — гляжу, подозрительно быстро вернулись с водопоя эти козы, мои дочери. Они говорят, да вот, египтянин какой-то защитил нас от пастухов, начерпал воды, напоил овец. Что же вы оставили его, говорю, дороги дальней, наверно. Позовите, его накормить надо. Долго ли ты шел, сын мой?
Весть о том, что с тобой случилось, долетела до нас с быстротой птицы. Не удивляйся. Я же тебе еще там, в Кемет, говорил, доносчики повелителя мира, хозяина большого дома, пар-о, или, как в северных странах говорят, фараона, имя которого запрещено произносить, но тут можно, так вот, жучки-паучки фараона Сети и у нас раскинули сети.
Не представляешь, как я рад видеть тебя, это старшая моя, Сепфора, привела тебя. Она мастерица готовить и легка на подъем. Покойная мать и дала ей имя Ципора, птица. Мы ее зовем Сепфора. Видел ли ты сапфир, голубой, прозрачный, как небо, камень? Тут верхом на осле или верблюде день ходу до моря, на юг, там рифы коралловые красоты невероятной. Ты ешь, ешь.
А по морю каждый день корабли проходят, из Кемет и обратно. Местные доносчики получают указания, а отчеты передают с кораблями, идущими в Кемет. Ты не удивляйся, что девицы мои смотрят на тебя во все глаза. Во-первых, наслышаны о тебе, во-вторых, по девичьей наивности своей не умеют еще скрывать любопытство. Их у меня, сын мой, семеро, а с мужьями беда. Ну, это мои заботы, позже расскажу.
Выходит, меня и здесь разыскивают.
Видишь ли, в последнее время сети твоего бывшего отца и деда, которого ты по-своему любил, значительно ослабели. Насколько мне известно, он совсем одряхлел, но механизм слежки и доносительства должен с прежней неукоснительностью работать, хотя бы для видимости. Прежде, если бы такое случилось, захватили бы всех, кто с тобой был знаком, где бы он ни обитал, и прежде всех меня. Но, как видишь, сообщение довели, причем через других, но меня не тронули.