Путь Базилио
Шрифт:
— поняша подняла переднюю ногу и прижала к груди. В зале кто-то хрюкнул.
— Когда на улицах и в окнах квартир Меня встречают и устраивают пир на весь мир. Мне рады даже малые дети, Мне машут даже деревьев ветви, Меня приветствуют все, все как один — Я привезла им новый мир! Я привезла кокаин!!!Нежно застонала флейта, и зал словно окатило горячей милотой. По лицам, мордам и рылам разлился позитив — розовый, как помидоры.
— А теперь все вместе! — весело закричала поняша и крутанулась на месте, высоко задирая хвост. — Я м-м-маленькая лошадка…
— И мне живётся несладко… — занялось несколько голосов с передних рядов.
— Мне трудно нести мою ношу… — подтянулись сзади.
— Настанет день, и я её брошу… — с каждым словом в хор вступали всё новые голоса.
— Я — маленькая лошадка,
Но стою очень много денег, — ревел зал кто во что горазд. Музыку было уже не слышно.
Буратина тоже влился: он широко открыл рот и орал, перекрикивая весь ряд. Голоса у него не было, слуха тоже, но здесь и сейчас это было совершенно неважно.
— Я везу свою большую повозку С того на этот берег! С того на этот берег!С того на этот бе-йе… й-й-й… — тут какой-то онагр с задних рядов от переизбытка чувств пустил такое «йе-йе» напополам с лошажьей икотою, что песня споткнулась — а через несколько секунд всё потонуло в смехе, щебете, аплодисментах и восторженном стуке копыт.
У Буратины приятно кружилась голова. Было такое чувство, что он в своём родном вольере и всех тут знает, а они его. И что они все вместе только что сделали что-то очень-очень здоровское. Это было зыкенски.
Он почувствовал горячую лапу у себя на плече. Повернувшись, бамбук увидел таксу, которая смотрела на него влажными глазами. Вид у неё был — будто она искала, на кого бы спустить внезапную нежность, и вот нашла.
— Увввв, — простонала она и лизнула Буратину в щёку.
Бамбук терпеть не мог всяких там поцелуйчиков, полизунчиков и прочих мокрых лайков. Но сейчас это было хорошо и правильно. Он наклонился и поцеловал суку в узкие чёрные губы, стараясь ничего не задеть носом.
За спиной раздался какой-то звук. Буратина обернулся и увидел ламу, плачущую в объятиях соседа — носорога в мундире пожарника. Тот рыдал навзрыд и гладил огромной лапищей ламьи коленки. Лама пёрлась и улетала, вышёптывая волшебное слово «кокаин» в промежутках между всхлипами.
Остальные тоже вовсю обнимались, поскуливали, повизгивали и тёрлись друг о друга. Два дрозда целовались взасос.
Лишь кенга-менеджерка осталась без поцелуйчиков и обнимашек. Она плакала и гладила свою сумку.
Ева всё раскланивалась и раскланивалась. В её глазах сияли золотые звёзды.
Наконец, она поклонилась так низко, что чуть не подмела гривой пол — и ускользнула за кулисы.
— Ну как? — спросила она Карабаса, пристроившегося на небольшом стульчике и вперившегося невидящим взглядом в потолок.
Тот с усилием сфокусировал зрение на поняше.
— Неплохо, — признал он. — То есть хорошо. Сколько граций в песню вложила?
— Где-то с полста, — оценила девушка. — Включила теплоту, слегка накернила, потом отпустила плавно. Они там теперь друг на друга окситоцином исходят. Это я сама придумала, — похваталась она. — У нас обычно на себя тянут. Или на кого-то, когда на другую хозяйку подняшивают. А ведь можно и так.
— Умница ты моя, — раввин отчего-то вздохнул. — И долго это действует?
— Сейчас очухаются, — поняша легкомысленно улыбнулась. — Пятьдесят граций всего-то. Детская доза.
— Ну и хорошо, — сказал Карабас. — Я боялся, что ты не успеешь. В смысле — пока ты будешь попкой на сцене крутить, они тебя испугаются и разбегутся.
— А были такие? — как бы между прочим поинтересовалась маленькая лошадка.
— Ну-у-у, — протянул раввин. — Так… Некоторые несознательные элементы. С задних рядов. Я им чуть-чуть мышцы расслабил, а потом они сами остались… Быстро же ты их пробила.
— Я по задам в первую очередь работала, — объяснила поняша.
— Умница ты моя, — повторил Карабас и поцеловал Еву. Та с удовольствием вернула поцелуй.
Тем временем на сцене вовсю суетился пёсик.
— Почтенная публика! — кричал он. — Да послушайте же, наконец! У меня целых две! Ну просто отличные новости! От других! Ну что же вы! Вууу!
Возбуждённый зал слегка притих. Обнимающиеся осторожно размыкали объятья. Дрозды, стесняясь, даже слегка отодвинулись друг от друга — отчего застеснялись ещё больше.
— Первая новость! — заявил ушастый. — Всем любителям хорошей музыки и хорошего настроения! Через два дня здесь же — сольная программа Евы Писториус! Бенефис! Следите за рекламой!
Снова раздались аплодисменты, уже не такие бурные: зрители потихоньку отходили от первого впечатления.
— И вторая новость — наше представление, наконец, начинается! — провозгласил пёсик.
Трижды ударили в колокол и занавес поднялся.
Сцена и в самом деле была причепурена, разукрашена разноцветными лентами и дюралайтом. На ней даже были расставлены декорации: два картонных дерева и фонарь — изображающий, видимо, луну. Он отражался в зеркале, на котором стояли две фигурки лебедей с картонными позолоченными носами.
Из-за картонного дерева появился хомосапый в белой рубашке и таких же пантолонах. Лицо его было того же цвета, что и штаны — казалось, его обсыпали пудрой. Почему-то сразу было видно, что с ним что-то не так, и сильно не так — но он пытается держаться.
Выйдя на свет, он для начала плюнул в лебедя, но не попал. Потом засунул руку в панталоны, почесался. И, наконец, обернулся к публике.
— Здрасьте-мордасьте, — сказал он без уважения.
— Сам ты мордасьте! — тут же крикнул Буратина. Спускать такое было бы неправильно.