Путь бумеранга
Шрифт:
– Бодрое название, – Верон покачал головой и снова вспомнил пуму. – А почему ты решил, что Тот… а не Та?
– Да хоть Те, хоть Эти. Слова живут отдельно.
– Может, ты просто гоняешь сам с собой? Колесо – совпадение, а твой Тот – это твой Ты?
– Лепи, что нравится. А Тот – это не только я, но и ты, и всё вокруг, и колесо, которое давай менять по ходу…
Они направились к багажнику, и Кузнец добавил:
– Короче, куча разнонаправленных векторов в едином плане.
– Да, вижу – план с утра был хороший.
– Даже с вечера не было. Трансильвания,
Кузнец вынул весь их небольшой багаж, и Верон поднял дно, намереваясь достать запасное колесо. В круглом пластиковом корыте, навинченном на штырь, удерживающий запаску, обычно было пусто, теперь же там лежал какой-то тёмный, плохо различимый на чёрном пластике предмет. Верон вынул его, и в его руках оказался бумеранг.
При всей специфичности края австралийские аборигены в окружающих зарослях представлялись сложно. Бумеранг был изготовлен из какой-то твёрдой породы дерева, отполирован до чёрного блеска и испещрён мелкими символами. Кузнец вопросительно смотрел на Верона, Верон – на Кузнеца, и сразу стало ясно, что им обоим сказать нечего. Верон понимал, что со своим провалом памяти он имел гораздо больше шансов быть причастным к находке, но ему не хотелось начинать рассказ под палящим солнцем, да и глубокомысленные комментарии Кузнеца лучше воспринимались в салоне автомобиля.
После того как они поменяли колесо и Верон занял место водителя, Кузнец углубился в изучение бумеранга. «Мерседес» въехал в тоннель, образованный кронами деревьев, и мир сразу изменился – сумрачные извилины дороги лишь изредка оживлялись лучами, пробившимися сквозь листву, и чёткость линий сменилась игрой светотени. Вокруг сомкнулась какая-то зыбкая призрачность и Тот Кузнеца стал гораздо более осязаемым.
Верон сделал попытку выловить из памяти хотя бы намёк на бумеранг, попутно осознавая её обречённость на провал. Кузнец посмотрел на него и подбодрил:
– Что-то мне подсказывает, что тебе есть что сказать.
Верон вздохнул.
– «Что-то» – хороший подсказчик. Кино похлеще Тота.
Во взгляде Кузнеца уже блеснуло пламя – всё аномальное действительно вставляло его сильнее любых допингов, и рассказ о снисхождении небесной пумы, любому другому показавшийся бы бредом, он выслушал очень внимательно. Когда Верон закончил, он спросил:
– Что ещё ты узнал о ней?
– Ничего. Для одних она Диана, для других – Недиана, а вообще-то имя ей вроде и ни к чему.
Кузнец хмыкнул.
– Снова знак, с именами. Продвинутая дама… Но чтобы поговорить о ней, обозначь покороче, чем «Та, которой имя ни к чему». Давай дальше, пикантные моменты можешь оставить себе.
Верон пожал плечами.
– После самого пикантного момента всё и произошло. Вернее, не произошло ничего, что происходит всегда.
Он вкратце рассказал о том, как выпал из реальности, и Кузнец подвёл итог:
– Да, сделала тебя подруга до потери памяти. А теперь взгляни сюда.
Он передал бумеранг, указывая пальцем на какую-то точку на его поверхности. Чтобы её разглядеть, Верону пришлось остановиться. В этом месте дороги было особенно темно, и он включил в
Символы на поверхности бумеранга выглядели очень странно. Скорее даже, они выглядели не отдельными знаками, а почти неразрывной мелкой резьбой, нанесённой тонко и искусно. Верон всмотрелся в участок под пальцем Кузнеца, и у него слегка перехватило дыхание. Резные штрихи, несомненно, обозначали солнце, частично прикрытое вытянутым облаком. Та часть облака, которая закрывала светило, была похожа на облако, книзу же оно вытягивалось кошачьими мордой и лапами. Рисунок не был отдельным и во все стороны переходил в сочетание линий с трудноуловимым смыслом. Изображение солнца находилось у края бумеранга, и линии переходили на другую сторону.
Верон перевернул бумеранг. Вся обратная сторона имела подобный узор. Вернувшись к облаку, он стал разглядывать его и соседние с ним участки. Неизвестный мастер обладал уникальными способностями. При беглом взгляде почти невозможно было различить солнце, облако и морду кошки, но после некоторой концентрации символы будто оживали и всплывали из хаотических сплетений линий. Эффект был поразительным – при внимательном рассмотрении некоторые линии становились чётче, создавая формы, а некоторые тускнели и постепенно исчезали.
Верон перевёл взгляд туда, куда были направлены лапы кошки. Вначале он безуспешно пытался что-то разглядеть в тонком узоре. И вдруг линии ожили. Ожили они совсем слегка, где-то будто проступили, где-то стали чуть более размытыми под бликами света на чёрной блестящей поверхности, но глаза Верона ясно увидели очертания удлинённой головы другого животного. Он быстро взглянул на Кузнеца – тот склонился к бумерангу и смотрел в ту же точку.
– Лошадь…
Кузнец произнёс это слово, и одновременно какая-то тень накрыла лобовое стекло, ткнувшись в него прямо перед их лицами. Они подняли головы и увидели большие глаза лошадиной морды.
Верон резко откинулся на сидении, и даже Кузнец вздрогнул. Но его биография содержала немало эпизодов, требующих самообладания, потому замер он лишь на мгновение, а затем порция адреналина выбросила его из машины. Верон выскочил с другой стороны.
Перед «мерседесом» остановилась повозка. Кляча, тянувшая её, тыкалась мордой в лобовое стекло, а внутри повозки сидели старик со старухой. Черты их лиц скрывала тень, а голову старика заостряла традиционная местная шапка.
– Чего надобно, старче?
В тоне Кузнеца ласки было немного, и Верон его понимал. Уверенности в том, что его понимают румыны, было меньше. Верон ещё не совсем вынырнул из пространства символических узоров, и трансильванские путники органично его дополняли. Ответил дед на чистом русском, будто встретились они где-то в России, между двумя деревеньками:
– Да вот, внучок, хворосту еду набрать. Ночи тута холодные.
Кузнец и Верон подошли ближе, чтобы разглядеть лица – они были морщинисты, но далеки от слёзной немощи. Глаза деда пронзительно поблёскивали, и «внучок» прозвучало со скрытой насмешкой. Старуха сидела очень прямо и, не мигая, смотрела перед собой. Кузнец вкрадчиво спросил: