Путь Единорога
Шрифт:
– Я верю вам, Ядвига Витольдовна, - вдруг вырвалось у Матвея.
И он рассказывал до темноты.
– Да ты никак не поднялся еще?
– с удивлением и укором сказал дядя Коля, когда в восемь утра заспанный Матвей под лай Карата открыл дверь.
Дядя Коля был трезв и чист, серьезен и даже немного торжествен - так показалось Матвею, когда он пропускал его в дом. Гость по-хозяйски уселся за столом, зачем-то постучал по полу, будто пробуя его крепким сапогом.
– Сидай, - пригласил Матвея.
– И слухай, дело серьезное.
Поскольку все действительно
– Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?
– Вот сам и рассуди, - начал он вдруг горячо, - место у нас глухое, народу, считай, нет почти. Зимой, конечно. Так?
– Ну так, так, - улыбнулся Матвей.
– Руки у тебя с головой, то есть, значит, по технической части ты соображаешь. Теперь смотри сам - обстановка напряженная, не ровен час, жахнет, и поминай, как звали.
– Это ты о чем?
– О положении в мире, - весомо сказал дядя Коля.
Матвей засмеялся.
– Ты чего, дядь Коль, предлагаешь над нашей Березовкой систему противоракетной обороны соорудить?
– Не шуткуй, - строго оборвал его дядя Коля.
– Ты вникни, а там уж посмеемся. От напряженной обстановки - общее расстройство нервов. Как говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть рублев - не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край-то не переливается...
– Мне хватает...
– Хвата-ает!
– с издевкой протянул дядя Коля.
– То-то твоя молодуха сбежала! Но это я так, к слову, - осторожно поправился он.
– А суть такая, что пора начинать.
– Чего начинать?
– давя смех, спросил Матвей.
– Экий ты, парень, бестолковый!
– рассердился старик. Я уж тебе все по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
– Да ты говори прямо!
– Куда прямей-то! Аппарат пора ставить - ясное ж дело! Не на продажу - этого ни-ни, я себе не враг, но для души-то - одна прямая польза. Дешевле - раз, место наше одинокое - два, успокоение нервам - три, ну и так далее. У меня чего-то не выходит, а у тебя технические руки, у тебя пойдет!
– Самогонку, что ли, гнать?
– наконец понял Матвей.
– Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.
– Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.
– От-т чудак-человек! Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У нас участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я такого за тридцать лет не помню.
– Да зачем тебе самогон?
– Говорю ведь - восемьдесят шесть рублев! По нынешним временам это ж не деньги, а один намек.
– Дядь Коля, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.
– Бро-осить?
– возмутился старик.
– Да с чем я останусь тогда?
– То есть?
– Вот тебе и то есть До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне жизни осталось - может, год, может, три, а макет, и до субботы
Дядя Коля вдруг замолчал, и Матвей увидел, как перед счастливыми его глазами побежали, побежали живые картинки - и лица, и слова, и песни, и еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем и только малыми песчинками застрявшего в памяти старика. "А почему, собственно, малыми?" - спросил себя Матвей. Старик сохранил все, и нужен только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.
А старик сгорбился, ушел в память, и вдруг Матвей увидел на его щеке медленную тягучую слезу.
"Ну что тут сделаешь, придется с утра начинать", - вздохнул малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
Оба быстро опьянели. Дядя Коля обнимал Матвея, тыкаясь в бороду, а тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну из песен, услышанных от Милы:
И в Коломенском осень...
Подобны бесплодным колосьям
Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.
Мы на них поглядим, ни о чем объясненья не спросим.
Экспонат невредим, уцелеть удалось им.
Это так одиноко, и так это все далеко.
Этих злаков не косим...
– Нет!
– кричал дядя Коля.
– Это не наша песня! Она не зовет! Давай нашу:
Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью,
Преодолеть пространство и простор!..
И невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход времени и оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах, и каждой клеточкой тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени, стремящимся все выше, и выше, и выше, в счастливые сороковые, сияющие пятидесятые, и дальше, дальше - в изобильное будущее, перед которым поповский рай покажется скудным и жалким, скучным и пустым... А дядя Коля уже не плакал и не жаловался: из своих убогих восьмидесятых он вызвал счастливые двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.
...Уже после полудня дядя Коля вышел от Матвея, и холодный ветер разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потер им лицо. И степенным стариковским шагом направился к дому - на соседнюю улицу. Он еще не дошел до угла, когда там внезапно появилась и затормозила черная "Волга". Из нее не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил шаг. "Это еще кто такие?" - спросил он себя, и неприятный холодок пробежал по его спине. Люди не понравились дяде Коле. А они огляделись и лениво направились навстречу ему. "Господи, совсем опешил старик.
– Вот тебе и глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!" И остановился.