Путь Эвриха
Шрифт:
Пропустив насмешку мимо ушей, Энкай некоторое время с нескрываемым интересом разглядывал арранта, дивясь тому, как резко сократились его аппетиты, а потом промолвил:
— Если ты хорошо выполнишь свою работу, я выхлопочу у Хозяина Степи пайзу, с которой ты и твои подружки доберутся до Врат. Я дам вам коней и наполню седельные сумки серебром. Ты проявил здравомыслие, и цена представляется мне вполне приемлемой.
— Но даст ли тебе Хозяин Степи пайзу? — Сознавая, что совершает непозволительную дерзость, Эврих в упор уставился на Хурманчака — сколь бы ни был разумен и красноречив Энкай, торгуется он в конечном
Лицо Энеруги вновь покрылось красными пятнами. Зеленовато-серые глаза сияли от гнева, брови сошлись в прямую линию, сжатые губы под какими-то ненастоящими, совсем не шедшими ему усиками побелели.
— Энкай получит от меня столь необходимую ему пайзу, — проскрипел наконец Хозяин Степи. — Но если Имаэро умрет… Я хочу, чтобы этот раб мучился долго-долго…
— Ты удовлетворен? Тогда приступай к работе, — сухо велел Энкай арранту и обернулся к оживленно переговаривавшимся придворным: — Не будем мешать высокочтимому лекарю. Я обещал сообщить вам о причинах, побудивших меня вернуться с саккаремской границы, и момент для этого самый благоприятный.
— Прошу всех пожаловать в Бронзовый зал! — провозгласил узколицый красавец в желто-красном халате, и придворные расступились, пропуская Хурманчака к высоким, потемневшим от времени дверям, привезенным сюда вместе с прочим убранством дворца из какого-то приморского города.
Дождавшись, когда последовавшие за Энеруги наи и чиновники покинут зал, стража выпроводила вон недовольно ропщущих лекарей, желавших хотя бы одним глазком посмотреть на работу своего дерзкого собрата, и аррант приготовился исполнить обещанное. Раскрыл сумку, скинул халат и, памятуя о том, что дюжина «бдительных» смотрит за ним во все глаза, забормотал нечто похожее на молитву. Написанный Рубом Целеусом Растем «Гимн попутному ветру», впервые услышанный им от Хриса, будоражил кровь и способен был вселить надежду в сердце самого отчаявшегося из смертных.
16
Смуглый мальчишка, собиравший в корзину разложенный для просушки аргал, метнул на Сюрга и пришедших с ним «беспощадных» неодобрительный взгляд и продолжал как ни в чем не бывало заниматься своим делом, будто лежащие на земле лепешки коровьего дерьма интересовали его больше блистательного тысячника. Похоже, домочадцам Батара известно, как неприятен их хозяину визит Сюрга, и они разделяют его отношение к незваному гостю.
— Эй ты, раб! Пойди доложи своему хозяину, что его хочет видеть начальник «стражи Врат»!
— Доблестный господин, я не могу исполнить твое желание. Хозяина моего нету дома, и неизвестно, когда он вернется из дворца. — Мальчишка шаркнул ножкой, отвесил грозному тысячнику низкий поклон, но Сюрг готов был поклясться, что в душе он смеется над ним, ибо оба они знают: Батар ночевал дома и со двора еще не выходил.
— Отлично. Проводи меня в дом, я подожду его возвращения там.
— Э-э… Боюсь, что это невозможно. Хозяин запретил Ньяре принимать гостей в его отсутствие, и она держит дверь на запоре.
Впившись взглядом в лицо маленького негодяя, Сюрг искал на нем хотя бы намек на улыбку. Он должен выместить на ком-то переполнявшую его злость, однако мальчишка равнодушно смотрел в землю, и тысячник усомнился в справедливости своих подозрений. Раб делает, что ему велят, и кто знает,
Не обращая более внимания на мальчишку, тысячник пересек двор и толкнул дверь. Заперта. Снова заперта. А окна выходят во внутренний дворик… Проклятье, он должен возвращаться к Вратам, но не может этого сделать, не поговорив с Батаром!
Тысячник в ярости пнул дощатую дверь сапогом, и тут же девичий голос из глубины дома предупредил:
— Каждый, кто сунется, получит стрелу в брюхо!
— Я должен видеть Батара!
— Его нет в доме. Зато стрел у меня хватит на две дюжины грабителей!
«А ведь она не шутит!» — пронеслось в голове Сюрга, и он, помедлив, отступил от двери. Покосился на переминавшихся за его спиной воинов — не смеются ли? Нет, лица «беспощадных» сохраняли бесстрастное выражение. Если он прикажет, они не колеблясь выломают дверь… и получат по стреле в брюхо. Третью стрелу Батар всадит в самого Сюрга и таким образом раз и навсегда избавит свой дом от посещений старинного приятеля.
В том, что именно так все и произойдет, сомневаться не приходилось. Раз уж косторез не прикончил Хурманчака, говорить ему с примкнувшим к заговорщикам тысячником не о чем. И если бы даже разговор состоялся, толку от него скорее всего было бы немного. Угрожать Батару бесполезно — не слишком-то он его боится, иначе вел бы себя по-другому. Соблазнять? Но чем можно подкупить и улестить человека, допущенного к Энеруги, в чьей власти дать ему все, чего тот пожелает?
Сюрг в задумчивости потер переносицу. После того как он доставил во дворец Макурага и пригнал в Ма-тибу-Тагал остатки племени хамбасов, «вечно бодрствующие» прониклись к нему величайшим почтением, и понадобилось совсем немного усилий, чтобы они поведали все, что знают о Батаре. Из рассказов их со всей очевидностью следовало, что косторез сумел расположить к себе Хозяина Степи, в заказах недостатка не испытывает, а выполненные им работы оценены по достоинству. Разумеется, он уже и думать забыл о мести и не будет рубить обильно плодоносящее дерево. Подкупить его не удастся, ибо Хурманчак слывет щедрым правителем, а убить…
Нет, не стоит даже пытаться, решил Сюрг, припомнив замеченные им около Батарова дома фигуры, в которых он без труда признал соглядатаев Хозяина Степи. Если бы не они, он мог бы рискнуть и расквитаться с предателем, что, впрочем, не слишком облегчило бы его собственную участь, ибо срок, назначенный лже-Рикиром, уже истек, охота за ним началась и теперь вряд ли прекратится даже после смерти Энеруги.
— Скверно! Ах, как скверно все складывается! — пробормотал Сюрг и, бросив последний взгляд на мальчишку, принявшегося наполнять аргалом следующую корзину, двинулся прочь со двора.
Чувствуя, что спину его буравят взгляды Батара, рабыни-саккаремки и подмастерьев, тоже, верно, притаившихся у каких-нибудь отдушин в стенах с луками в руках, он стиснул в бессильной ярости зубы — надо же было так оплошать! И как его угораздило в этакую паскудную историю впутаться! А все жадность! Заложил бы Тэтая вместе и другими скупщиками скота и спал себе спокойно. И ведь знал, знал, что, распотрошив хамбасов, до отказа мошну набьет, так нет же, прельстился дармовой денежкой, осел безмозглый!..