Путь гладиаторов
Шрифт:
— Мне известно даже, что больше года назад у вас, сударыня, родился ребенок. И его отец — Роджер Ревинтер, виконт Николс.
Вспышка радостного огня в двух серых омутах. Дрогнул уголок тонкого очерка губ. Затрепетали темные ресницы…
— Моя дочь — жива?! — В наполнившихся слезами глазах — безумная надежда. Сколько же боли и счастья сразу может поместиться в одном взгляде?! — Вы знаете, где она?! Говорите, не молчите!
Алан не знает. Но, возможно, знает Карлотта. И из нее
— Сударыня, именно это я и пытаюсь сделать. Найти вашу дочь. Я отвезу вас в семью жениха. Вы…
— Я смогу ее увидеть?!
Юноша едва не отвел глаза:
— Да, сударыня, вы сможете ее увидеть. Сможете ее растить, заботиться. Вы же ее мать…
— Я еду с вами! — тихий решительный голосок не дрогнул.
Взглянуть в бездонные серые глаза Эдингем больше не посмел. Они полны непролившихся слез и невыразимо-отчаянной надежды. От нее одной зависит — жить ли дальше или не стоит.
Роджер — дурак, что не стал за Эйду драться! Есть в подлунном мире вещи и люди, за которых сражаться можно и нужно. Всегда и везде.
Джерри — дурак, а Алан — мерзавец. Потому что Эйда — игрушка двух беспринципных семей. А он везет ее к тому, для кого она — вещь. А ее жизнь — ненужная роскошь!
Станет ненужной — едва найдется внучка Бертольда Ревинтера.
Никто не даст тебе растить твоего ребенка, Эйда. Роджер — в Квирине. А монсеньор легко сбрасывает лишние фигуры с доски. Вряд ли ты доживешь даже до лета…
— Вы любили Роджера? — не удержался Эдингем.
Пусть в ее жизни было хоть что-то счастливое! Что-то, что она сможет вспомнить, когда ее придут убивать.
И тут же одернул себя за глупый вопрос. Конечно, любила. Если родила от Роджера дочь. Пожертвовала добрым именем…
— А разве вам забыли сказать? — грустно дрогнули губы. И искривились в усмешке. Враз сделавшей Эйду старше. — Я — военная добыча. Мой отец был вне закона…
Был, но… Есть же законы чести, рыцарский кодекс войны…
Фигура, сброшенная с доски… Когда Эдингем отдаст ее Ревинтеру — напьется! Страшно.
Но правила игры придумал не он. И не ему их менять.
— Я готова, сударь.
Он не успел увернуться от светлого лучистого взгляда.
— Сударыня… — Всё сейчас летит к змеям! — Сударыня, вы уверены?!
— У вас приказ.
— Я не могу погубить вашу жизнь! — выпалил Алан. Отчетливо понимая, что сказал.
И что готов сейчас отдать. Дружбу, службу, да хоть самого короля вместе с его Регентским Советом!
И за что? Дурак!
— А зачем она мне? Губите, — грустно улыбнулась Эйда. — Если мне дадут хоть увидеть ее… Хоть
5
— Ты предала нашу семью! — шипит Карлотта.
Карету нещадно трясет на ухабах. Отодвинуться от матери — некуда. При малейшем толчке их швыряет друг к другу.
— Ты предала честь нашей семьи!
— У нас давно уже нет ни чести, ни семьи, — спокойно ответила Эйда.
У Ирии получилось бы лучше. Но умная и смелая Ири погибла. Лучшая из сестер Таррент в мире ином, а самая никчемная — жива. Вместе с матерью, что могла спасти Ирию и не спасла.
Девушка прикрыла глаза, пытаясь отрешиться от всего. Особенно — от ядовитого голоса матери.
Жаль, нельзя увидеть дорогу, лес, холмы… свободу. Вдохнуть свежего морозного воздуха!
Завешенная черным карета так напоминает тюремные! В них тоже везли в Лютену.
Саму Эйду — отдельно. Как наложницу и невесту ненавистного Роджера Ревинтера.
А остальных — в мрачный Ауэнт. На заранее предрешенные суд и казнь…
Черная карета так же равнодушно подскакивала на ухабах. Три недели — от Лиара до Лютены. Ровно три. От Лиара… от амалианского аббатства!
— Ладно! — От голоса Карлотты никуда не деться. Он — неотвратим. Как когда-то — ночные визиты Ревинтера-младшего. — Ты натворила дел — как обычно. Но ты всегда была глупой курицей. Он говорил с тобой наедине. Конечно, ты наболтала лишнего. Но теперь будешь делать лишь то, что скажу я. И отныне…
— Почему?
— Что?!
— Я — собственность монастыря, — тихо и внятно произнесла дочь. — Или Леона, который разрешил увезти меня к Ревинтеру. Но тебе-то я с чего должна подчиняться?
— Ты понимаешь, что я могу с тобой сделать?! — с мягкой угрозой поинтересовалась Карлотта.
В детстве это означало, что наказание будет особенно суровым.
— Что? — устало и равнодушно уточнила девушка.
Страшно лишь одно — умереть, не увидев дочь. Да и с этим Эйда уже успела смириться.
Она, наверное, слишком долго боялась. Но страх тоже имеет пределы. Вот и кончился.
Да и всё ужасное, что могло случиться, — уже случилось. Давно.
Ири в детстве говорила, что с людьми происходит лишь то, что они позволяют с собой сделать. Значит, Эйда позволила продать себя, изнасиловать, опозорить. Запереть в монастыре — заживо гнить.
А самое страшное — позволила отнять дочь и погубить Ирию!
Привычные слезы опять струятся по щекам.
Девушка вновь закрыла глаза. Друзей у нее не осталось. А врагов чужое горе лишь радует. Или раздражает.