Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
— Почему больные лежат на полу? Случилась массовая травма? — спросил я.
— Нет, это дело обычное — мест нет, все палаты забиты. Теперь полежит на полу несколько дней, а когда место в палате освободится, перетащим на кровать.
По правде говоря, такого я не видел семнадцать лет, со времени моей работы в карельском городишке Пудоже.
— А почему вам, врачам, пришлось везти больного через двор на каталке?
— Санитаров в больнице не хватает, вот мы и возим.
— Но зачем нести больного по лестнице, а не поднимать на лифте?
— На каком лифте? Лифта нет. Корпус и так еле стоит, уже все углы осели.
Басманную больницу построили более ста лет назад, во время
В травматологическом корпусе были ужасная теснота и запустение — стены в трещинах, свет тусклый, воздух затхлый. Я спросил ассистентов:
— Где учебная комната для занятий со студентами?
— Учебного помещения нам не дали, заведующие отделениями против.
— Где же вы проводите занятия со студентами?
— Где приткнемся — в коридоре, в углах палат.
— А кабинет для меня есть?
— Нет. Больничные сотрудники нас, кафедральных, вообще знать не хотят, ничего не дают, ничего не позволяют. Тут полная демагогия заведующих отделениями.
Больницы были в системе городского управления, а клинические кафедры принадлежали институтам. При тесноте помещений и бедности снабжения между больницами и кафедрами часто бывали натянутые отношения. К тому же больничные ординаторы получали маленькую зарплату около ста рублей в месяц, а ассистенты кафедр, кандидаты наук, получали почти в три раза больше. Это вызывало зависть и добавляло повод для плохих отношений. Передо мной был типичный пример таких трений, доведенный до абсурда.
Надо было организовывать условия работы. Так долго я ее добивался, а получил запущенное неприспособленное место. Следовало начать с налаживания отношений с больничными заведующими. Владимир Рехман, заведующий мужским отделением, разговаривал со мной довольно презрительно, явно хотел показать — «ты мне не начальник». Он сказал:
— У меня в отделении нет помещения для кафедры и кафедральных сотрудников.
Чтобы не начинать со скандала и наладить отношения, я сделал усилие и улыбнулся:
— Владимир Григорьевич, у вас кабинет есть?
— Есть. Ну и что? Для меня есть, а для вас и для кафедры — нет.
— Но войдите в наше положение — нам с вами больных лечить и студентам преподавать.
— Ничего не могу сделать, — еще раз криво усмехнулся он.
«Не могу» или «не хочу»?
То же самое, еще неохотней, ответил заведующий женским отделением. Но, на мою удачу, главный врач больницы Владимир Соколов был мой хороший знакомый, мы раньше вместе работали. Через два дня своей неприкаянности я попросил его прийти. Он явился, прошелся хозяином по отделениям, на ходу приказывая:
— Эту комнату освободить под кабинет профессора, эта комната будет для занятий со студентами и для ассистентов. Обеспечить письменные столы и стулья. Профессор Голяховский теперь здесь директор клиники, все работники должны подчиняться ему!
Итак, помещение мне удалось выбить и свое положение определить, но отношения от этого не улучшились — заведующие нас игнорировали и старались вредить, где только могли. Сначала я не понимал, но вскоре узнал причину их злобы. До прихода кафедры они были полными хозяевами и брали с больных деньги за все — за перевод из коридора в палату, за антибиотики, за операции. Теперь они испугались, что я и мои ассистенты станем им препятствовать (а может быть, думали, что сами будем брать), и они не смогут действовать так нагло. В Басманной
— Вашему больному может помочь только такое-то редкое лекарство, но у нас его нет.
— Неужели нигде нельзя достать? Постарайтесь, пожалуйста, мы в долгу не останемся.
— Я узнаю в других больницах, но предупреждаю — оно дорогое.
— Мы заплатим любые деньги. Умоляем вас, спасите!
— Зайдите ко мне через час, — и через час говорил им: — Я обзвонил все больницы, лекарство достать можно, но оно стоит пятьдесят рублей.
— Да мы с радостью заплатим, вот деньги.
— Зайдите еще через чае, обещали привезти. — Он давал больному тот препарат из запаса своего отделения и сообщал, — ввели лекарство, больному уже лучше — оно действует.
— Доктор, дорогой, спасибо! — и совали в карман конверт с деньгами «за любезность».
Его арестовали по доносу. Больница гудела, как потревоженный улей. Мои заведующие перепугались, и было почему — следующим арестовали нашего заведующего женским отделением. Делая операции старым женщинам с переломом шейки бедра, он говорил родственникам:
— Вашей бабушке надо скрепить кость металлическим штифтом, но в кость простой металл не вставляют. Этот штифт золотой, стоит триста рублей, и достать его трудно.
Родственники платили, чтобы только спасти бабушку. Он вставлял ей обычный штифт из сплава стали. В одном случае, когда оперированная им больная умерла, ее родные попросили после вскрытия отдать им штифт. Патологоанатом в морге удивился:
— Зачем он вам?
— А как же — он ведь золотой, мы за него триста рублей заплатили.
— Кто вам сказал, что он золотой?
Так все выявилось. После того Рехман совсем стих и даже перестал вредить кафедре.
Никогда раньше я не был ничьим начальником. И вот на меня обрушилась лавина дел и неприятностей. Вынужденно я начал с самого себя — воспитывал в себе административные способности (а они-то и сеть самые сложные). Я наблюдал за отношениями Милоша Янечека с его сотрудниками в Германии — демократичные, но твердые. Того же хотел добиться и я. Но немецкая натура привыкла к подчинению и порядку, а русская натура привыкла к подозрительности, зависти и безалаберности.
Самым тяжелым в будущей работе представлялся мне контакт с моими ассистентами. Кафедра из пяти преподавателей укомплектовалась ректоратом, когда затягивалось мое утверждение. Конечно, это неправильно — у меня не было никакого контроля над тем, кого возьмут моими ближайшими помощниками. А набирали их по одному принципу — брать только русских и членов партии. Я скоро увидел, что все они были слабые работники и малокультурные люди, по сути — совсем не годные для преподавательской работы. В таком составе отражалось то, что я называл «разбавлением мозгов» — партийные принимали на работу только по принципу партийности, без учета способностей. А я знал, что среди претендентов на должности ассистентов были толковые врачи, только «подпорченные» примесью еврейской крови и отсутствием партийного билета (каким был я сам).