Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
А может, мне все это кажется? У всех советских людей была параноидная боязнь арестов. Он закрыл папку, молча и не спеша достал папиросу и закурил, не сводя с меня глаз. Я нервничал, но старался казаться спокойным.
— Почему вы не вступили в партию? — спросил он.
Вопрос явно наводящий, пока без угрозы. К этому я был готов всегда, слыша такой вопрос много раз от других. У меня был отработанный стандартный ответ:
— Я давно думал сделать это, но считал, что мне надо более созреть политически, больше прочитать политической литературы классиков марксизма-ленинизма, глубже понять ее. Из-за занятости работой мне все не
Было невозможно прочесть на его лице — верил он мне или нет. Кто кого дурачил? Но внешне мы беседовали серьезно. Однако что будет после этого вступления?
— Что ж, вам надо вступить в партию, это будет полезно для вас.
Я радостно воскликнул:
— Вы абсолютно правы, я должен это сделать.
Обрадовался я потому, что если мне предлагают вступать в партию, то наверняка не для того, чтобы тут же арестовать.
— Какие у вас планы на ближайшее будущее?
Интересно, с какой стати незнакомому человеку знать мои планы? Однако если он интересуется, значит, имеет на это право.
— Я собираюсь защитить диссертацию и потом написать научную книгу.
— Что бы вы сказали, если бы вам предложили возможность работать за границей?
Я был поражен — этого я не ждал никак. Некоторых из моих коллег посылали работать за границу, но все они были активисты партии. Там им платили в долларах и довольно высоко, хотя часть заработка они должны были возвращать в Советское посольство. Конечно, поездка на работу за границу сулила интересные впечатления и большие деньги. Но надо все-таки узнать побольше:
— Какую страну вы имеете в виду?
В первый раз по его лицу скользнула тень улыбки — он меня «поймал»:
— Ну, скажем, Камбоджа.
Выехать хоть когда-нибудь и хоть куда-нибудь за границу — это была заманчивая и неосуществимая мечта советских людей. Мы с Ириной всегда интересовались жизнью за рубежом, но и думать не могли, что нам доведется выехать за пределы СССР. И вдруг — такое предложение! В голове быстро-быстро стало восстанавливаться, что я слышал о Камбодже. Я старался вообразить себе жизнь в другом климате, в совершенно других условиях. Я знал, что там идет гражданская война и многие азиатские страны вовлечены в конфликт, но Советский Союз был нейтральным. В газетах писали об ожесточенных боях и упоминали «кровавую реку Мегонг» в той стране — в ней вода смешалась с кровью. Если агент КГБ предлагает мне ехать туда, значит, там есть какие-то советские интересы. Но какое отношение к этому может иметь хирург? Вряд ли его хотят послать туда работать только по профессии. Возможно, профессия — это только прикрытие для другой работы, и я, за спиной которого нет никакой политической активности, подхожу для этого. Но что скажет Ирина? У нас маленький сын, вынесет ли он тот климат?
— Смогу я взять семью с собой?
— Конечно.
— Как долго мне придется там работать?
— Два или три года.
— Когда я должен дать ответ?
— Лучше — прямо теперь.
— Какую работу я должен делать там?
— Я не могу объяснить вам это сразу, но вы будете хирургом в советском госпитале для гражданского населения. Ваша зарплата будет в валюте и в три раза больше теперешней.
Я понимал, что он недоговаривает, и молчал. Он добавил:
— Да, вот еще одно условие: вам надо стать офицером запаса.
— Но я уже офицер запаса.
— Мы должны будем перевести вас в резерв другого ведомства.
Это
Итак, мне предлагали продать душу дьяволу за заграничную командировку и высокую зарплату. Я оказывался между Сциллой и Харибдой — никогда я не собирался вступать в партию и никогда не собирался служить в КГБ. Над вступлением в партию и над поступлением в КГБ мне виделись мрачные слова, висящие над входом в ад: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Что мне сказать ему?
— Я должен подумать и поговорить с женой.
Он сурово посмотрел — был недоволен. Очевидно, когда вербовал других, те сразу соглашались.
— Что ж, если хотите. Но о нашем разговоре не должен знать никто, кроме нее.
Я вышел из отдела кадров в смятении чувств — взволновала и сама неожиданность предложения, и то, что все предложенное было полностью противоположно моему пониманию своего места в жизни. Дома я сказал Ирине:
— Знаешь, мне предложили поехать работать в Камбоджу.
На мгновенье в ее глазах зажегся огонек любопытства: это так интересно!
— Да, но знаешь — какой ценой? — и я передал предложение дьявола, и что нас ждет в той пасти дьявола — эта «кровавая река Мегонг». На это она согласиться тоже не могла.
Я еще раз поехал поздно вечером в отдел кадров, чтобы отказаться от предложения человека в сером. Отказ бросил на меня тень «чужака», тень несговорчивости и непослушания. Человек, который не вступал в партию и отказался служить в КГБ, был для власти чужой по натуре. Большая бумага об этом осталась наверняка в моем личном деле в отеле кадров. Впоследствии начальник отдела Буравченко, любимец директора Ковригиной, мне это сурово припомнил.
Это было время…
Конец 1950-х и начало 1960-х годов для советской интеллигенции было время всколыхнувшихся надежд на обновление. Впервые из жизни исчез страх — люди стали дышать свободней. Новые настроения вначале отразились в литературе: хотя шла травля Пастернака, но были напечатаны повести «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева и «Оттепель» Ильи Эренбурга. А вслед за ними, в 1962 году, в журнале «Новый мир» напечатали «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына — эту самую яркую энциклопедию советской жизни. За считаные дни эти повести становились известны всем читающим людям. Они зачитывались правдой, как глотали воздух. За ними была напечатана сатирическая поэма Александра Твардовского «Теркин на том свете». В ней открыто высмеивались многие пороки советской партийной бюрократии. Эту поэму похвалил Хрущев, и автора наградили Ленинской премией. Всем казалось, что за этим стояли близкие перемены к еще лучшим временам.
«Новый мир» с его редактором Твардовским становился в осторожную оппозицию к правительству. В нем и в журнале «Юность» стали печатать молодых смелых поэтов — Евтушенко, Вознесенского и других. Им давали выступать на стадионах перед большим скоплением людей. В их стихах было много критики прошлого, но был и призыв к лучшему будущему. Молодежь того периода зачитывалась и заслушивалась стихами, это ее вдохновляло.
Стали печатать больше переводных книг и показывали некоторые западные фильмы. Американец Эрнест Хемингуэй становился популярным писателем, и остряки в шутку назвали западную литературу «хемингуевина».