Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
— В очень широких социальных правах и свободах. Мы все платим большие налоги — пятьдесят процентов. Но за это имеем передовую бесплатную медицину, бесплатное образование, гарантированную высокую пенсию. А король — он такой же гражданин, как все. Он свободно ходит по улицам, любит собирать антикварные вещи и часто заходит в магазины. Люди, конечно, узнают его, но, чтобы не смущать его покой, делают вид, что не знают и не здороваются.
— Как — король ходит по улицам без охраны?
— Конечно, без охраны. Кто же тронет короля в Стокгольме?
Действительно — кто тронет короля в Стокгольме? Так это тогда было. Меня поражали его рассказы. После поездки в Чехословакию, где я увидел, что может быть разное представление о коммунизме, теперь
В другой раз Свенсон сказал:
— Я вам очень обязан за лечение. Просите у меня что хотите, и мне сразу перешлют оттуда. Знаете, какая у нас страна — у нас все есть в продаже.
Слова «все есть в продаже» тоже звучали необычно — у нас, наоборот, было так мало всего, что часто звучало «ничего нет в продаже».
В то время мой отец перенес инфаркт, выписался из больницы, и ему нужно было дома делать уколы. Каждый раз для этого мама стерилизовала шприц и иголки кипячением на спиртовке. Это было очень канительно и утомительно. Да и иглы были такие тупые, что уколы были болезненными. Я читал, что где-то за границей существует так называемый «вечностерильный шприц».
— Можете мне достать такой шприц?
— Конечно!
Через неделю он вручил мне металлическую ампулу со специальным раствором, в нем хранился шприц и набор сменных иголок, все специально заточенные. Отец потом пользовался этим набором годами, шприц был безотказно стерильным, и иглы легко входили под кожу, не вызывая боли. А в Союзе я никогда такого не видел.
Хорошо, что партийное начальство не пронюхало про тот подарок — они наверняка сочли бы его подкупом.
Третий иностранец, в лечении которого я принимал участие, был дипломат высокого ранга — посол Франции в СССР и дуаен (староста) дипломатического корпуса в Москве мосье Морис Дежан. Во время дипломатического приема он поскользнулся на паркете, упал и получил тяжелый перелом левой плечевой кости, ниже плечевого сустава. Это случилось всего за три недели до поездки Хрущева во Францию — для встречи с президентом Де Голлем. Об этом важном визите писали все советские и иностранные газеты. Как посол, Дежан обязан был присутствовать на всех переговорах. А вместо этого его привезли на операцию к профессору Языкову. Прожив много лет в Москве, Дежан прекрасно говорил по-русски. Хотя его рука болела и болталась, но первой его заботой была та важная поездка.
— Скажите, профессор, смогу я после операции ехать во Францию с мосье Хрущевым?
Языков сказал, что сможет, хотя на самом деле это было сомнительно: операция предстояла большая; как она пройдет, было неясно, и как будет идти выздоровление после операции — тоже неясно. Дежану было семьдесят лет, он был толстый и грузный. А все это — знаки не очень благоприятного предсказания. Даже самый лучший хирург не может давать своему пациенту гарантию, как часовщик дает клиенту: человеческий организм — не часы с шестеренками. А Языков не был очень хорошим хирургом, да и больные пальцы еще плохо его слушались. Отказаться от важного пациента он не хотел, передать его никому не мог — большая ответственность: все-таки ведь это посол Франции. Языков сказал мне:
— Будешь ассистировать — справимся вдвоем, никаких баб нам не нужно.
Перелом был тяжелый, много осколков кости, которые надо собрать и скрепить. Близко к осколкам — сосуды и нервы, их надо обходить, чтобы не повредить. В то время еще не было таких пластинок на винтах, какие применяются теперь. Мы скрепляли отломки титановой проволокой К-40. Шефу было трудно удерживать в руках хирургические инструменты. Пальцы хирурга, как пальцы пианиста, должны двигаться все вместе и при этом быть даже более гибкими с инструментами, чем на клавиатуре. У него это не получалось, он нервничал, говорил мне — что делать, а я за него выполнял. Операция шла три часа, мы сумели соединить отломки, но соединение было непрочным. Поэтому наложили массивную грудо-плечевую
К нашей радости и удивлению, Дежан перенес наркоз и операцию легко: так мы спасли честь русских хирургов перед Францией. Как только он открыл глаза, сразу спросил:
— Могу я ехать во Францию с мосье Хрущевым?
Языков опять заверил его:
— Можете, но только в этой гипсовой повязке.
Посол Дежан лежал в отдельной двухкомнатной палате-люкс в корпусе для дипломатов, его жена была с ним. Обстановка там была роскошная. Мы с Языковым ходили к нему, но потом состояние самого Языкова так ухудшилось, что я навещал Дежана без него.
Приближался срок визита Хрущева во Францию, посол чувствовал себя хорошо, ему только мешала массивная и тяжелая гипсовая повязка.
— Когда вы се снимите?
— Профессор сказал — не раньше, чем через два месяца.
Он был послушный больной. И вот, к моему удивлению, один раз я увидел в его палате портного — он примерял на мою громадную повязку пиджак, смокинг и фрак, все для официальных приемов. Выглядел Дежан в них смешно, но вполне респектабельно.
По возвращении в Москву он рассказал, что Хрущев и Де Голль постоянно с удивлением на него посматривали. Французские хирурги признали нашу операцию удачной, но поражались массивности и аляповатости гипсовой повязки. Конечно, во всем мире, кроме Советского Союза, были фабрично изготовленные тонкие гипсовые бинты.
Посол выздоровел, я снял с него гипсовую повязку. В благодарность он прислал на дом Языкову ящик отборного коньяка. Интересно, что мой шеф не дал мне ни бутылки.
Самый первый космонавт
22 марта 1961 года я дежурил в Боткинской больнице. Меня вызвали к телефону, я услышал взволнованный мужской голос:
— Товарищ дежурный хирург, с вами говорит военный врач полковник Иванов. Через несколько минут к вам привезут больного с тяжелым ожогом. Будьте готовы к оказанию немедленной помощи. Я приеду вместе с ним.
Это было задолго до мобильных телефонов, звонок и взволнованный голос военного врача были необычным предупреждением. Я сказал сестрам и анестезиологу приготовить комнату для выведения из шока, наладил систему для вливания физиологического раствора и вышел наружу — встречать. Через несколько минут на большой скорости в ворота въехала военная санитарная машина, а за ней несколько официальных черных «Волг». Из них торопливо выскочили военные в полковничьих папахах и кинулись к «санитарке». Из нее уже вытаскивали носилки с пострадавшим. Ничего не спрашивая, я тоже взялся за носилки, почти бегом мы внесли больного в «шоковую». От прикрытого простыней тела исходил жгучий запах опаленных тканей, типичный для ожога. С помощью сестры я снял простыню и — содрогнулся: человек сгорел весь! На теле не было кожи, на голове не было волос, на лице не было глаз — все сгорело: глубокий тотальный ожог с обугливанием тканей. Но больной был еще жив, он с трудом поверхностно дышал и шевелил сгоревшими губами. Я наклонился вплотную к страшному лицу и разобрал еле слышные слова: