Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Сережа с матерью заканчивали обед, когда к ним пришел Виталий Андреевич. Он был в простенькой клетчатой рубашке с закатанными рукавами, открывающими тонкие мускулистые руки, отчего выглядел моложе своих лет.
Раиса Ивановна при виде его обрадовалась, ее мать приветливо закивала:
— Заходите, заходите… Может, пообедаете?
— Спасибо, Анастасия Семеновна, только что обедал… Вот арбуз, пожалуй…
Он сел к столу, рядом с хмурым Сережей, стал рассказывать о проекте нового стадиона в городе.
Когда Раиса Ивановна начала убирать посуду со стола, Виталий Андреевич сказал:
— Сережа, я бы хотел, чтобы ты с мамой, а если пожелает — и бабушка, чтобы все вы жили у меня. Как ты на это смотришь?
Сережа встал из-за стола так, будто его вызвал для ответа нелюбимый учитель, которому он все же вынужден отвечать. Опустив голову, тихо сказал:
— Я не хочу. У меня есть папа.
Анастасия Семеновна всем телом подалась в сторону внука, словно желая оградить его. Раиса Ивановна кусала губы, готовая разрыдаться.
— Хорошо! — решительно объявила она. — Мы сейчас же, понимаешь, сейчас возьмем такси, поедем к твоему отцу, и ты послушаешь, что он скажет.
— Мне можно поехать с вами? — спросил Виталий Андреевич.
— Я даже прошу тебя об этом, — торопливо вытирая руки полотенцем, ответила Раиса Ивановна, — очень прошу.
Мальчик метнул было негодующий взгляд в сторону матери, но не посмел возразить или не подчиниться. Вскинув голову, неторопливо вышел на улицу и до остановки такси, и в самой, машине не проронил ни слова.
Виталий Андреевич, чувствуя, как лихорадочно взволнована жена, тихо попросил:
— Разреши вести разговор мне.
Она, соглашаясь, благодарно пожала ему руку.
Станислав Илларионович после развода с Раисой долго не мог остановить свой выбор ни на одной из многочисленных знакомых. При этом придерживался, по его же словам, минимума порядочности: не встречался с замужними и одновременно с двумя.
Но дело шло к сорока, надо было подумать о новой семье, и Станислав Илларионович, к удивлению многих, женился на единственной дочери профессора-окулиста, девице увядшей, жеманной, и поселился в профессорском особняке.
…Когда на звонок он открыл дверь, то онемел, увидев перед собой сына, Раису и какого-то мужчину.
— Станислав Илларионович, — негромким голосом произнес этот мужчина, я — муж Раисы Ивановны и хотел бы взять на себя воспитание Сережи, но он заявил, что желает жить с вами…
Наступило тягостное молчание. Холеное лицо Станислава Илларионовича выразило растерянность. Он продолжая стоять в дверях, словно загораживая вход в особняк.
Из глубины доносились звуки рояля: кто-то исполнял меланхолический вальс.
— Я не подготовлен к подобному обсуждению, — с запинкой произнес наконец Лепихин. — Это так неожиданно… И потом… у меня предполагается появление другого ребенка…
Во все время этого разговора Сережа, стоя в стороне, умоляюще смотрел на отца. Его губы пересохли, словно от жара.
— Тем не менее вопрос необходимо решить, не откладывая, — настаивал Кирсанов.
Виталий Андреевич показался сейчас Сереже выше, мужественнее, чем прежде. «Нет, штурманом он все-таки был», — почему-то подумал мальчик, но отметил это как-то краешком сознания, весь охваченный мыслью об отце.
— Мы не будем вам мешать, поговорите с сыном, сказал Кирсанов и, взяв под руку жену, пошел к ожидающей их машине.
…Сергей возвратился к ним через несколько минут, возвратился сразу повзрослевшим, даже… состарившимся, если можно так сказать о ребенке. Он сел на переднее сиденье, не поворачиваясь, сухо объявил:
— Я буду жить с вами…
— Тогда заедем сейчас за вещами, — сказал Виталий Андреевич.
Несколько ночей Сережа почти не спал, все думал, думал об отце, о своей судьбе. Почему именно на его долю выпало такое? Ведь могло же быть иначе, и он был бы счастливейшим человеком на свете. А теперь внутри что-то навсегда перегорело: отец окончательно предал его, трусливо отказался в самую трудную минуту и отныне перестал для него существовать. До этого разговора еще какая-то надежда теплилась, а после него — все!
Сережа осунулся, но старался не показывать, чего ему стоило крушение.
Первые месяцы жизни Сережи на новой квартире прошли трудно для всех.
Заранее внушив себе, что теперь ему уготована горькая жизнь пасынка и, значит, ни за что не надо давать себя в обиду, он не только не избегал столкновений, но словно бы даже искал их. От Сережи то и дело можно было услышать: «Нет», «Сам знаю». Никогда еще не был он так вспыльчив, как в эти месяцы, и Раиса Ивановна просто измучилась: ни ласки, ни упреки, ни резкость, ни долгие разговоры, казалось, совершенно не действовали.
Как-то в их доме перекрыли водопровод.
Сережа рылся в инструментах, когда Виталий Андреевич попросил:
— Пойди, Сережа, принеси воды из колонки.
Он сделал вид, что не слышит.
— Сережа, я к тебе обращаюсь!
Он даже не поднял головы:
— Я занят.
— Найдешь то, что тебе надо, позже, — терпеливо, — не повышая голоса, сказал Виталий Андреевич, но весь напрягся.
Сережа сузил враждебно блеснувшие глаза:
— Вы мной не командуйте!
У Раисы Ивановны перехватило дыхание:
— Да как ты смеешь, пащенок, так отвечать человеку, которого все уважают, который заботится о тебе! Немедленно иди!
Он намеренно не спеша поплелся за ведром, вышел в коридор.
Раиса Ивановна исступленно забегала по комнате:
— У меня больше нет сил!.. Нет!.. Он делает нашу жизнь невыносимой, рассорит нас… Я не могу видеть, как ты нервничаешь… Не могу допустить такое обращение с тобой… Зачем тебе взваливать на себя эту обузу? Пусть живет у бабушки, если не понимает, что ты для него делаешь…