Путь качка
Шрифт:
Папа жует жвачку с открытым ртом, наполняя воздух чавканьем.
Мои ягодицы сжимаются, взгляд устремляется на лестницу, когда появляется Чарли, босая и с сонными глазами, ее робкая улыбка становится застенчивой, когда она смотрит на моего отца.
Когда задумчивый взгляд отца падает на нее, улыбка Чарли исчезает. В нем нет ничего приветливого, ничего дружелюбного, каждый знак, который он бросает, предупреждение.
Девушка бочком пододвигается ко мне, толкаясь бедром в попытке быть милой.
— Кто это? — Он молча изучает
— Это Шарлотта. — Я осторожно обнимаю ее за талию. Папины глаза не упускают ни одной детали — как мои пальцы скользят по поясу ее джинсов, как близко девушка прижимается ко мне.
Он раздражен.
— Отлично. Не мог бы ты сказать ей, что это частный разговор?
— Папа. — Я пытаюсь вложить предупреждение в свой голос, но вместо этого он выходит слабым. Как у мальчика, все еще напуганного своим отцом.
— Что? Я хочу поговорить со своим сыном. Мне не нужно, чтобы охотница за спортсменами стояла здесь. — Он бросает взгляд на Чарли. — Без обид, милая. Уверен, что ты замечательная девушка.
Папа реально только что намекнул, что моя девушка — шлюха, которая спит с любым спортсменом? Да. Думаю, что так и есть.
— Шарлотта не охотница за спортсменами. — Я чувствую необходимость объяснить, хотя это бессмысленно. Он поверит в то, во что хочет верить, потому что не хочет, чтобы я с кем-то встречался. Чарли могла бы стоять здесь в монашеском одеянии, и он все равно возненавидел бы ее с первого взгляда. Ничто из того, что я скажу, не найдет в нем отклика. — Мы встречаемся.
Папа откидывается на спинку стула, балансируя на двух ножках. Наклоняется вперед, так что ножки падают обратно на пол с громким стуком его веса и металла.
— С каких это пор тебе разрешено встречаться? — Этот высокомерный засранец выглядит самодовольным.
— Мне двадцать два.
— Мне двадцать два, — передразнивает он. — Ты думаешь, что уже все понял в жизни, не так ли? Ты спишь с ней?
Почему он делает это на глазах у Чарли, когда все остальные в доме могут нас слышать? Не так много парней уже вернулись с игры, но они вернутся, и последнее, чего я хочу, это чтобы они вступили в этот спор.
Это заставляет меня выглядеть слабаком, не способным контролировать свою жизнь, мальчиком, чей отец говорит ему, что делать.
Потому что я всегда позволял отцу указывать мне, что делать.
— Я задал тебе вопрос, сынок. Ты спишь с ней?
Рядом со мной пальцы Чарли впиваются в мои бедра — предупреждающее сжатие, которое я не могу перевести. Хочет ли она, чтобы я был честен, или хочет, чтобы я солгал? Или она хочет, чтобы я вообще ничего не говорил? Я, блядь, не могу точно сказать.
— Чарли — моя девушка.
— Ты встречаешься с девушкой с мужским именем? — Он изучает ее грубо, как это может делать только мой отец. — Ты ведь не одна из тех нетрадиционных девушек, не так ли?
Иисус Христос.
— Моему сыну не разрешается ни с кем встречаться. Надеюсь, поездка того стоила, потому что веселье закончилось, милочка. — Папа бросает на меня взгляд поверх ее головы. — Хватай свои сумки, мы уезжаем отсюда. Если ты не можешь здесь сосредоточиться, мы найдем тебе другое место.
Это официально: мой папа чокнутый.
— Я никуда не перееду.
— Я попрошу об одолжении. Мы поселим тебя в квартире.
— Я не собираюсь переезжать в квартиру. — Затем я делаю то, чего никогда раньше не делал: я закатываю глаза на своего отца.
Папа встает. Выпрямляется во весь рост и пытается заглянуть мне в глаза.
Чарли крепче сжимает мою талию.
Черт, она волнуется. Я чувствую скованность в ее объятиях, даже не глядя на нее. Сжимаю ее в ответ, предлагая немного успокоения. Это не может быть утешением, но это лучшее, что я могу сделать, если она хочет остаться стоять рядом со мной. На самом деле я понятия не имею, чем все это закончится, но в одном чертовски уверен: это не закончится хорошо.
— Если это то поведение, которое ты собираешься демонстрировать, имея чертову подружку, то у тебя, блядь, ее не будет.
Я корчу гримасу. Он что, серьезно пытается сказать мне бросить Чарли? Когда она стоит рядом со мной? Мой отец официально сошел с ума.
— Ты, черт возьми, сошел с ума, если думаешь, что я расстанусь со своей девушкой, потому что ты мне это говоришь.
— Ты не только сделаешь это, но сделаешь это сегодня же, прежде чем я покину этот дом.
Я запрокидываю голову и смеюсь.
— Этому не бывать.
Ноздри Джексона Дженнингса-старшего раздуваются, в его голубых глазах светится чистое презрение. Он похож на меня — вернее, я похож на него — и чертовски странно наблюдать, как у него закипает кровь. В детстве это пугало меня до чертиков, но теперь, когда я стал выше и массивнее, это не так уж страшно.
— Пап, тебе, наверное, лучше уйти.
— Что ты только что сказал?
Я сглатываю, подавляя страх, подступающий к горлу. Я никогда даже не пререкался с отцом, не говоря уже о том, чтобы выгнать его из своего дома. При мысли об этом меня тошнит.
— Я сказал: «тебе, наверное, лучше уйти».
Он смеется, откидывая голову назад, как только что сделал я.
— Если продолжишь говорить со мной в таком тоне, то я вобью тебе зубы так глубоко в глотку, что ты будешь выплевывать их по одному.
Господи Иисусе — неужели ему обязательно так говорить в присутствии моих друзей? Сестра Родриго стоит в углу гостиной, широко раскрыв глаза, и сует в рот картофельный чипс, с интересом наблюдая за происходящим. Испугано.
Я имею в виду, Родриго несколько раз громко ссорился со своей семьей в стенах нашего дома, но его родители никогда не угрожали выбить ему зубы на глазах у его друзей.