Путь кинжалов

Джордан Роберт

Тон Брина ничуточки не изменился, но как-то получилось, что его голос зазвучал успокаивающе:

– Пока достаточно светло, чтобы увидеть белые перья. Они признают знак перемирия и выслушают гонцов. Пожалуй, мне пора идти, Мать. Путь неблизкий, и скачка предстоит долгая, даже для всадников с запасными лошадьми.

Как только за ним опустился полог, Эгвейн тяжело вздохнула. Ей казалось, что вот-вот вернется мучительная головная боль. Обычно после встреч с Брином она чувствовала облегчение, как бы проникалась его уверенностью. Сегодня ей пришлось манипулировать им, и она знала, что это от него не укрылось. Для мужчины он был очень наблюдателен. Но позволить себе большую откровенность Эгвейн не могла – слишком велик риск. Во всяком случае, до тех пор пока Брин не объявил о своей преданности, может быть,

не принес клятву верности, как Мирелле и прочие. Приди ему в голову, что она хочет использовать людей и бросить их на произвол судьбы, пары сказанных им слов будет достаточно, чтобы передать ее во власть Совета, связанной по рукам и ногам, как поросенок на блюде. Эгвейн отпила большой глоток, чувствуя, как тепло пряного вина растекается по жилам.

– Для нас лучше, чтобы они верили этим слухам, – пробормотала она. – А еще лучше, чтобы эти слухи содержали хоть малую долю правды. Даже если мне не удастся ничего другого, Суан, я надеюсь, что смогу освободить нас от Трех Обетов.

– Нет! – воскликнула Суан, и в голосе ее звучало потрясение. – Даже попытка сделать это крайне опасна, а если ты преуспеешь... Упаси нас Свет, если ты преуспеешь, то погубишь Белую Башню.

– О чем ты толкуешь, Суан? – откликнулась Эгвейн. – Я пытаюсь следовать Обетам, хоть и не приносила их, но Обеты никак не помогут нам против Шончан. Если сестры не могут сражаться прежде, чем возникнет явная угроза их жизни, нас перебьют или посадят на поводки – это лишь вопрос времени!

На миг она почувствовала на шее холодок ай’дам, превращающего в собаку на привязи. Выдрессированную, беспрекословно повинующуюся собаку. Девушку пробрала дрожь, и она порадовалась, что в палатке темно. Тени скрывали и лицо Суан. Та, кажется, открыла рот, но Эгвейн не дала ей вставить и слова.

– Кто бы об этом говорил, но только не ты, Суан! – сердито выпалила девушка, скрывая за гневом свой страх. Никогда больше никто не наденет на нее ошейник. – Сама-то, освободившись от Трех Обетов, не упустила ни одной возможности. И правильно сделала. Не лги ты напропалую, мы до сих пор торчали бы в Салидаре и толкли воду в ступе. Все, и ты в том числе. Без твоей лжи насчет Логайна и Красных меня в жизни не провозгласили бы Амерлин! Элайда получила бы возможность править без помех, и уже через год никто бы не вспомнил, что она незаконно захватила Престол Амерлин. И вот она точно погубила бы Башню, будь уверена. Разве ты не понимаешь, как она с Рандом поступила? Я не удивлюсь, вздумай она похитить его даже сейчас. А не похитить, так устроить еще какую-нибудь пакость. Скорее всего, Айз Седай сражались бы теперь с Аша’манами, и это при том, что Тармон Гай’дон не за горами!

– Я лгала, когда ложь казалась целесообразной, – вздохнула Суан, – когда она была необходима. – Плечи ее поникли, слова звучали, как признание в преступлении, в котором страшно сознаваться даже себе самой. – Действительно лгала, почти всем. Кроме тебя. Но не думай, будто мне не приходило в голову попытаться ложью подтолкнуть тебя к решению или отвратить от него. И удержала меня вовсе не боязнь лишиться твоего доверия. – Даже в темноте было видно, как она умоляюще простерла руки. – Свету ведомо, как много значит для меня твоя дружба, но главная причина не в этом. И не в том, что, обнаружив обман, ты содрала бы с меня шкуру. Просто я знала, что полностью потеряю себя, если не стану придерживаться Обетов. Поэтому я не лгу ни тебе, ни Гарету Брину, чего бы мне то ни стоило. И при первой же возможности, Мать, я снова принесу Обеты на Клятвенном Жезле.

– Почему? – тихо спросила Эгвейн. Значит, Суан подумывала о возможности лгать и ей. За это и вправду стоило содрать шкуру, но гнев куда-то исчез. – Обычно я не прощаю лжи, Суан. Лишь тогда, когда это на самом деле необходимо. – Она вспомнила время, проведенное среди Айил, и добавила: – Во всяком случае, когда ты готова за это платить. Я видела сестер, поплатившихся за куда меньшее. Но ты, Суан, одна из первых Айз Седай нового сорта. Свободная, ничем не связанная. Я верю, когда ты говоришь, что не лгала мне. – И лорду Брину, промелькнула быстрая мысль. Странно, при чем здесь Брин? – Почему же ты отказываешься от свободы?

– Отказываюсь? – рассмеялась Суан. –

Я ни от чего не отказываюсь! – Она выпрямила спину, голос обрел силу и страстность. – Именно Обеты делают нас чем-то большим, чем группа женщин, вмешивающихся в дела мира. Или семь групп. Или пятьдесят. Обеты – нить веры, связующая воедино всех сестер, и живущих, и умерших, начиная с первой, возложившей руки на Жезл. Они, а не саидар, делают нас Айз Седай. Направлять способна и любая из дичков. Люди могут рассматривать сказанное нами как угодно, но услышав от сестры: «Это так», каждый знает, что услышал правду, и верит услышанному. Благодаря Обетам ни одна королева не боится, что сестры произведут опустошение в ее городах. Худший из негодяев знает, что может не опасаться за свою жизнь, пока сам не посягнул на жизнь сестры. О да, Белоплащники считают Обеты ложью, а кое у кого странные представления о том, что они за собой влекут, но в мире найдется немного мест, куда не смогла бы явиться Айз Седай и где бы ее не выслушали благодаря Обетам. Три Обета – сама суть принадлежности к Айз Седай, следовать им – это и значит быть Айз Седай. Выброси их в мусорную кучу, и останется лишь песок, смываемый приливом. Отказываюсь? Нет, я хочу обрести себя!

– А Шончан? – нахмурясь, спросила Эгвейн. Так вот что значит быть Айз Седай. Почти со дня своего прибытия в Тар Валон она стремилась к тому, чтобы стать сестрой, но никогда по-настоящему не задумывалась, что именно делает женщину Айз Седай.

Суан снова рассмеялась, на сей раз суховато. Кажется, она покачала в темноте головой; во всяком случае, голос ее звучал устало.

– Не знаю, Мать. Помоги мне Свет, не знаю. Но мы пережили и Троллоковы Войны, и Белоплащников, и Артура Ястребиное Крыло, и множество иных напастей. Найдем способ справиться и с этими Шончан, оставшись самими собой.

Эгвейн не разделяла ее уверенности. Многие сестры в лагере считали Шончан столь серьезной угрозой, что готовы были отложить осаду Тар Валона, словно промедление не укрепило бы Элайду на Престоле Амерлин. Иные – и тоже в немалом числе – верили, будто достаточно снова, любой ценой, восстановить единство Башни, и опасность со стороны Шончан отпадет сама собой. Жизнь, конечно, прекрасна, но только если это не жизнь на поводке, а Элайда предоставила бы покорившимся ей ненамного больше свободы, чем Шончан. Это тоже значило быть Айз Седай.

– Нет нужды держать Гарета Брина на почтительном расстоянии, – неожиданно сказала Суан. – Конечно, он ходячее несчастье. Если не считать его достаточным наказанием за мою ложь, то меня остается только сжечь заживо. Он заслуживает, по-моему, хорошей оплеухи каждое утро и по две каждый вечер, но ты можешь говорить ему все. Хуже не будет. Брин верен тебе, однако беспрестанно тревожится, гадая, знаешь ли ты, что делаешь. Виду, разумеется, не подает, но я-то замечаю.

Внезапно обрывки мыслей замелькали в голове Эгвейн как кусочки разгаданной головоломки. Разгадка потрясла ее. Поведение Суан объяснялось легко: она просто-напросто влюблена в Брина! Только влюбленная женщина способна так переживать из-за мужчины. Она и сама ненамного лучше – без конца думает о Гавине. Где он? Может быть, ранен, может быть, замерзает? Довольно! – сказала себе девушка. Сейчас не до того.

– Можешь отвешивать Брину оплеухи или стелить ему постель, Суан, – промолвила она, стараясь, чтобы голос звучал сурово и властно, как подобает голосу Амерлин, – но при этом ты будешь следить за собой. И ни словом, ни намеком не позволишь ему догадаться о том, чего он еще не должен знать. Понятно?

Суан резко выпрямилась.

– У меня нет обыкновения распускать язык, чтоб он болтался как рваный парус, Мать, – горячо заверила она.

– Рада это слышать, Суан. – Несмотря на то что с виду они казались почти ровесницами, по годам Суан вполне могла быть ее матерью, но в этот момент Эгвейн чувствовала себя так, словно поменялась с ней возрастом. Возможно, Брин был первым мужчиной, с которым Суан имела дело не как Айз Седай, а как женщина. При всем небогатом сердечном опыте – несколько лет она считала себя влюбленной в Ранда и несколько месяцев флиртовала напропалую с Гавином, – Эгвейн казалось, что на сей счет ей известно все, что только можно знать.